Свежий ветер. Глава XX. Молчание. Часть 2

 Отворачиваясь в сторону коридора, боковым зрением я вдруг заметил какое-то движение и снова взглянул в окно. Не веря своим глазам, я наблюдал, как с легкостью акробата кто-то забрался на крышу.
 Подняв голову, человек посмотрел на небо, и мне показалось, что сердце оборвалось в груди.
 Конечно же, это была она. Конечно же, ей не составляло труда выбраться из своей тюрьмы, даже не вспотев. Откинув назад свои растрепанные волосы, она потянулась, предоставляя мне шанс разглядеть ее облаченную в темно-серого цвета одежду фигуру. Кто еще мог вести себя на крыше штаб-квартиры Альянса, словно на прогулке в парке? Разумеется, это была Джена.

Неужели она пыталась сбежать?

 Но уже в следующее мгновение я увидел, как она села и прислонилась к вентиляционной трубе. И в самом деле — если бы она хотела сбежать, то сделала бы это давным-давно, к тому же явно не посреди белого дня и не босиком.
 Она находилась совсем рядом! По-настоящему, во плоти, а не на экране монитора или в моем воображении. Она сидела там, на крыше, одна, а я не видел ее с той ужасной встречи на Горизонте. Бросив взгляд на инструметрон, я убедился, что челнок до сих пор не прибыл, но теперь мне хотелось, чтобы он и вовсе не появлялся.
 Я снова оценил расстояние, отделяющее меня от крыши, на которой, примостившись между труб, сидела Джена. Я смогу, у меня достаточно времени.
 Через окно я выбрался на карниз, а затем, окружив себя биотическим барьером, практически бесшумно спрыгнул на крышу подо мной.

 Ее рефлексы по-прежнему были молниеносными, и два месяца заточения не смогли изменить этого — она прекрасно чувствовала свое окружение. Стоило мне сделать шаг, как Шепард резко повернула голову в мою сторону. На ее лице отразилось удивление, будто я был последним и одновременно единственным человеком, которого она ожидала здесь увидеть, но затем, по мере моего приближения, Джена состроила гримасу, отгородившись стеной холодного равнодушия.
 Внезапно налетевший порыв ветра растрепал ее волосы, и, поморщившись, Шепард убрала пряди с лица, а потом снова посмотрела на меня, и я отчетливо увидел ее темные глаза, россыпь веснушек и чуть приоткрытые губы. В тот момент она показалась мне настолько прекрасной, что я разом позабыл все, что собирался ей сказать.
 Не отводя от меня взгляда, Джена нахмурилась, поднесла сигарету ко рту и глубоко затянулась. Она выглядела подавленной, безразличной ко всему — словно подросток, которого только что отругали.
 Я остановился, как только оказался достаточно близко, чтобы почувствовать запах табачного дыма.

— Они могут убить тебя, — заметил я, не найдя ничего лучшего, чтобы сказать, и кивнул на сигарету.
 Посмотрев на свои пальцы, она пожала плечами.
— Уверена, «Цербер» позаботился о том, чтобы мои легкие были девственно чистыми, — ответила Джена хрипловатым голосом. — Кроме того, я сильно сомневаюсь, что у меня есть шанс умереть от рака. К тому же, — она, прищурившись, глянула на меня, — что ты собираешься предпринять? Снова поместишь меня в стазисное поле? Должна предупредить: с тех пор я выучила несколько новых трюков.
 Не знаю, сделала ли она это намеренно, но столь легкомысленное упоминание о тех беззаботных и счастливых часах, проведенных в штаб-квартире Спектров на Цитадели, стало для меня ударом. Будто это ничего не значило для нее — всего лишь еще один день, ничем не отличавшийся от других, тогда как мне казалось, что он может стать началом чего-то невероятного.
 Раздраженно я шевельнул пальцами и заметил:
— Я тоже.
 Крошечная голубоватая сфера биотического барьера появилась вокруг кончика сигареты. Несколько мгновений Джена удивленно разглядывала ее, а затем я привычным движением схлопнул поле, потушив огонек.
 Осознав, что я сделал, она с ненавистью глянула на окурок и щелчком отправила его по широкой дуге за край крыши.
— Не очень-то и хотелось, — пожала она плечами. — Просто меня уже тошнит от этой гребаной комнаты.
— Да, я слышал, что тебя держат под замком, но, очевидно, они переоценивают свои силы.
 Джена отвела взгляд и, поджав губы, уставилась в пространство прямо перед собой.
— Никакие стены не удержат меня, — спокойно произнесла Шепард, и я знал, что она намеренно повторяет то же самое, что сказала мне после битвы за Цитадель. Тогда ее лицо озарилось радостью, стоило ей только узнать меня на экране монитора, и воспоминания о том времени причиняли боль.
— А что? — раздраженно хмыкнув, поинтересовалась она. — Ты явился сюда, чтобы отругать меня, как остальные?
 То, каким едким голосом Джена сказала это, заставило меня сжать кулаки. Она злилась на меня — да что там, она злилась на всех — и я не мог винить ее после всего, что ей пришлось вынести, однако прекрасно знал, что стоит на кону. Мне было известно, что Альянс считает ее недостойной доверия, и она ничего не предпринимала, чтобы улучшить свое положение. Не могла же она и вправду ожидать, что они примут ее точку зрения, когда все, что она делала — это требовала, чтобы они поверили в то, что до недавнего времени считали мифом.

Я смотрел на нее и думал, как два года назад пошел бы на попятную и извинился. Но сейчас я видел перед собой не непогрешимую коммандера Шепард, моего командующего офицера, никогда не ошибающуюся легенду. Я видел женщину, которую когда-то любил, потерянную, одинокую и напуганную, пытающуюся бороться единственным известным ей способом. Я знал, что ей нужно услышать.
— Может, перестанешь? — спросил я и, нахмурившись, обошел загораживающую ее трубу.
 Джена резко подняла голову и раздраженно посмотрела на меня.
— Перестану что?
— Вести себя, как ребенок — это никуда тебя не приведет. Ты слишком умна, чтобы не понимать этого.
 Она стиснула зубы, а я провел рукой по волосам, используя этот жест как уловку, чтобы отвести от нее взгляд, чтобы не видеть боли в ее глазах.
— Послушай, я знаю, что ты злишься на меня — ну и ладно, лишь бы тебе было проще, но... ты должна знать, что я на твоей стороне, Шепард, — произнес я, снова посмотрев на нее. — Мы вместе нашли Стража, а затем сражались с Властелином, и когда речь идет о Жнецах, я всегда буду поддерживать тебя. Вот почему я прилетел — чтобы выступить в твою защиту, чтобы заставить их понять, потому что знаю, насколько это важно. И что же я увидел? Разозленного подростка, которому плевать на происходящее. Ненавидь меня, сколько хочешь, — в этот момент она приоткрыла рот, но я не позволил перебить себя, — но ты не можешь вести себя так с этими людьми — ты только усугубляешь свое положение, в то время как твоя задача — заставить их выслушать тебя.
 Замолчав, я вздохнул и присел рядом с ней, глядя на плотно сжатые губы и глаза, в которых бушевало пламя.
— Слушай, я... я знаю — это тяжело и несправедливо, что именно тебе приходится убеждать их, однако это так. Только ты способна на это. Я пытался, но безрезультатно. Да, это сводит с ума, но... если ты хочешь, чтобы они послушали тебя, ты должна набраться терпения и вести себя так, как они хотят. Тебе тридцать один год, и да, с тобой плохо обращаются, и это нечестно, но наберись терпения. Все рассчитывают на тебя, даже если они об этом пока не догадываются.

 Несколько минут она молчала, глядя вдаль. Я знал, что она обдумывала мои слова, пусть они ей и не нравились. Она всегда была упрямой, порой доводя собеседника до белого каления, но прежде мне удавалось убедить ее. Я надеялся, что до сих пор знал ее так же хорошо, как раньше, когда с легкостью говорил именно то, что ей требовалось, чтобы взять себя в руки и совершить то, что должно.
— Мне двадцать девять, Кайден, — сказала она наконец тихо, не поднимая на меня взгляда. — Мой день рождения в апреле.
 Погодите-ка... Что?
— Нет, — возразил я нарочито легким тоном, усаживаясь рядом с ней так, что мои колени едва не касались ее, и отчетливо осознавая разделяющее нас расстояние. — Ты родилась в 2154-м году, на три года позже, чем я. Тебе тридцать один.
— Нет. — Джена решительно покачала головой, и мне показалось, что она с трудом сглотнула. — Это не считается, если ты умер. Если ты пролежал два года в коме, это не считается. Я не прожила тридцати лет, так что технически мне все еще двадцать девять. И знаешь, что? — С этими словами Шепард повернулась ко мне, и, судя по дрожи в голосе, она была вовсе не так спокойна, как хотела казаться. — Я не буду вести себя, как взрослый человек, если не чувствую себя взрослой.
 Это сказала женщина, у которой не было детства, которая никогда не имела возможности вести себя беззаботно или просто расслабиться на мгновение без смертельной угрозы, маячащей на горизонте. Мне отчаянно хотелось заключить ее в объятия, уткнуться лицом в ее волосы и прошептать, что все будет в порядке; хотелось извиниться от имени всех, кто когда-либо причинял ей боль; хотелось оградить ее ото всех невзгод и позволить почувствовать себя в безопасности, побыть счастливой, но я не знал, как этого добиться. А кроме того, у нее оставалась работа, с которой только она могла справиться, и я не в силах был изменить этого.

 Отвернувшись, Джена глядела куда-то вдаль, и, судя по напряженной позе, она прекрасно понимала, что происходит.
— Так что ты сказал? — спросила она немного погодя фальшиво беззаботным голосом.
— О чем?
— Ты упоминал, что прилетел, чтобы выступить на слушании. Что ты сказал им? — Теперь Джена смотрела на меня горящим, вызывающим взглядом в ожидании того, что, как она была уверена, я собирался сказать — что я назвал ее предательницей и лгуньей и бросил так же, как поступали и остальные в течение всей ее жизни.
— Я рассказал им правду, ну, или вернее то, что считаю правдой. Сказал, что ты бы не сделала этого, не имея очень веской причины. И что у тебя нет повода лгать им. Я пытался убедить их, что они должны поверить, но... Сомневаюсь, что добился успеха — они явно ожидали от меня не этого.
 Джена лишь безразлично пожала плечами, будто на ни что другое она и не надеялась, однако ее глаза свидетельствовали об обратном.
— Так что ж? Это правда? — спросил я. — Они и вправду приближаются?
— Да, — совершенно серьезно ответила она. — А Альянс едва ли не ковровую дорожку для них готовит. Я все стараюсь достучаться до них, но они ведут себя так, словно уже решили, что я виновна, и просто ждут моего признания. Кажется, никто не понимает, что я нахожусь здесь добровольно и могу уйти в любой момент. Они не имеют надо мной власти, потому что я Спектр. Я постоянно думаю, что, возможно, мне следует перестать тратить время и просто исчезнуть, забаррикадироваться где-то. Черт, я не нужна Альянсу — они, вероятно, будут рады возможности снова записать меня в террористки.
— Командование Альянса на Земле состоит из идиотов, Шепард, — с нажимом произнес я. — В галактике полно людей, которые верят тебе. Надо только убедить всех остальных.
— Мне не следовало делать этого, — прошипела она едва слышно. — Не следовало продолжать подчищать за другими хвосты, заставлять их стремиться к свету, когда они настолько никчемны, что не в состоянии справиться с этим самостоятельно. Не надо было спасать сильных мира сего против их же воли. Я просто не в состоянии продолжать просить прощения за то, о чем не сожалею. Да, все могло пройти лучше, но не было ни секунды, когда бы я не действовала в интересах человечества, Альянса и всей чертовой галактики. Однако глядя на всеобщее равнодушие, я чувствую, как мое терпение подходит к концу.

 Я хотел сказать, что мне не все равно, но стоило только этим словам сформулироваться, как я понял, что не произнесу их — я уже говорил ей об этом, и, судя по всему, она не поверила мне.
— Я видел одну из спасенных тобой колонисток, — вместо этого начал я, — на станции, где ты высадила их. Она просила передать тебе ее благодарность. Если бы не ты, они все погибли бы. Возможно, и я тоже. Так что это неправда — не всем безразлично то, что ты делаешь. Ты уже многое изменила для стольких людей.
 Джена неопределенно пожала плечами, словно мои слова не произвели на нее никакого впечатления.
— Благодарность нескольких колонистов мало что значит, когда тебе нужен флот. У меня складывается впечатление, будто они считают, что я никогда прежде не рисковала жизнью ради интересов Альянса. Что я не умерла ради них. Что еще я должна сделать? Я говорю правду, и они это знают — знают, что я не лгу им. Просто это их не волнует.
— Они заволнуются, когда грянет гром, — возразил я. — И я снова повторю: это несправедливо, но вне зависимости от их осведомленности в этом вопросе, ты нужна им. Ты... ты нужна нам всем.

 Я был лишь еще одним человеком, увеличивающим ее и без того тяжелую ношу, и судя по тому, как ее глаза наполнились печалью, она понимала это. Она знала, что это ее роль и что порой у нас не было выбора. Во всяком случае, не у коммандера Шепард, когда существование галактики стояло на кону. Та ночь перед Илосом... Я столько всего наговорил, безо всякого результата пытаясь убедить Джену, что отдаю себе отчет в том, насколько это ужасно — требовать подобного от кого-то... Но этого ждали от нее, от нас, и мы должны продолжать, потому что сражаться на передовой оставалось нашей обязанностью, и если этого не сделаем мы, то этого не сделает никто.
 Тогда мне лишь хотелось помочь ей, облегчить ее ношу, объяснить — любым способом — что я поддержу ее, что бы ни случилось.
— Я знаю, — просто ответила она, — но мне все равно это не нравится...
 Если бы я только мог обнять ее, прижать к себе и сказать, что сожалею обо всем, что происходит; убрать упавшие на глаза пряди волос, покрыть поцелуями ее лицо, показать, что чувствую, потому что я не мог облечь все это в слова. Разве можно описать, каково это — потерять самое дорогое в жизни только для того, чтобы внезапно найти вновь, но на этот раз по какой-то прихоти судьбы не иметь возможности даже прикоснуться к своему сокровищу.

 Я ненавидел разделяющее нас расстояние.

************

Шепард

 Эта улыбка, чуть заметный изгиб губ, яркий огонек в его глазах... мысленно возвращали меня в то время, когда у нас с ним не было прошлого. Мы являлись просто двумя людьми, начавшими осознавать, что у нас гораздо больше общего, чем мы полагали.
 Но каждый раз, думая об этом, я с болезненной четкостью вспоминала все, случившееся после, и меня одолевало отчаянное стремление спрятаться от него, гордо вздернуть подбородок, раздраженно закатить глаза и заявить, что мне абсолютно все равно.
 Вот как сейчас, когда он одним взглядом давал мне понять, что точно знает, о чем я думаю и в чем нуждаюсь, чтобы снова встать на ноги. Но все, чего мне действительно хотелось — это чтобы он замолчал, чтобы перестал говорить правду; я хотела прижаться губами к его губам, запустить пальцы в его густые черные волосы и забыть обо всем, кроме этого прикосновения. Тогда, может быть, я бы не чувствовала себя одной-одинешенькой в этом пугающем мире ...
 Но затем я вспомнила о нашей последней встрече, о том, как с открытым сердцем, переполненным радостью, я смотрела на его приближение, и о том, как жестоко он обошелся со мной. Так что нет, я не стану целовать его, не стану даже прикасаться, не покажу, что мне приходится бороться самой с собой. Однажды я позволила ему обладать надо мной подобной властью, и я не хотела когда-либо еще испытывать то смущение, то замешательство, чувствовать себя настолько уязвимой с ним или с кем-то еще. Он сумел распахнуть дверь в мою душу, но теперь я возвращала себе утраченный контроль, вновь захлопывая ее перед ним. Происходящее сейчас гораздо важнее нас двоих и того, что когда-то между нами случилось. Я не могла позволить воспоминаниям встать у нас на пути.

 И все же отчасти я хотела попробовать вернуть утраченное — очевидно, пучина безысходности и пессимизма еще не полностью поглотила меня. Я подняла на него взгляд, уже зная, что не смогу оттолкнуть его. По крайней мере, не окончательно. Я нуждалась в нем не только из-за угрозы Жнецов, но потому что никто, кроме него, не говорил мне нужных слов. И... и мне прежде не приходилось рвать подобные отношения. Я не знала, что должна чувствовать. Я хотела, чтобы он больше никогда не попадался мне на глаза и никогда не уходил. Я считала, что влюбиться в кого-то будет забавно, что это время должно быть наполнено светом, и смехом, и сладким томлением. Никто не предупредил, что это так болезненно и непонятно, что это сводит с ума.
— Я знаю, что ты прав. На этот счет, — осторожно начала я, веря, что Кайден заслужил этого. Я прекрасно осознавала, что вела себя незрело и упрямо, доставляя всем немало проблем. Так было не с самого начала, но прошло два месяца, а я не продвинулась ни на шаг. Стоило ли упрекать меня в том, что я стала, мягко говоря, излишне напряженной?
— Я знаю, что мое поведение не облегчает стоящей передо мной задачи. Порой мне даже хочется сбежать, доказать им свою точку зрения делом, но... черт, — я безрадостно усмехнулась. — Я твердо решила продолжать, хотя и понимаю, насколько это глупо. Так что мне некого будет винить в случае, если я поступлю по-своему, а все пойдет наперекосяк. Я не имею права просто взять и уйти, не в этот раз. Мне нужна поддержка Альянса, Земле нужна поддержка Альянса. Я должна выстоять до конца. Черт, да я жива только потому, что «Цербер» считал, что я сумею спасти галактику. Я же не могу позволить себе потратить этот второй шанс впустую?
— Ты уже сделала достаточно — ты остановила коллекционеров, отсрочила вторжение Жнецов. Ты здесь, и ты жива — вот, что по-настоящему важно. Ты имеешь возможность продолжать сражаться. — Кайден посмотрел вдаль, на свой родной город, на тучи, все еще скрывающие небо. — И я не сомневаюсь, что когда придет время, ты будешь в самом центре событий. Тогда им придется поверить тебе.

«Так, как это сделал ты? Черт тебя возьми, Кайден, я прилетела на Горизонт, чтобы спасти твою задницу и не позволить коллекционерам похитить всех колонистов, и ты все равно назвал меня лгуньей, несмотря на то, что доказательства были у тебя под носом».

 И снова что-то в его выражении подсказывало мне, что он догадался, о чем я думала.
— Тебе ведь уже известно, что я скажу, да? — тихо спросила я.
— Что? — смущенно уточнил он. — Что я законченный лицемер?
 Пожав плечами, я с трудом ответила:
— Что-то вроде этого.
— Я знаю, — хмуро произнес он, и, глядя на его лицо, я практически видела, с какой тщательностью он подбирал слова. — Я понимаю. Но я также верен своим словам — я на твоей стороне, Шепард. Я был рядом на Вермайре, на Илосе. Мне известно, чему мы противостоим, а также что ты — практически наша единственная надежда. Поэтому даже если ты... — он вдруг запнулся, резко втянул воздух и продолжил: — Если ты не желаешь слышать остальное, просто... поверь, я на твоей стороне.
 Я глубоко вздохнула, стараясь, чтобы боль, вызванная его признанием, что он не сказал всего, что думал, не отразились на моем лице. Мне и без того было сложно игнорировать произошедшее; ему не стоило напоминать. По крайней мере, он не пытался заставить меня говорить об этом — я скорее спрыгнула бы с крыши, чем согласилась на это.
— Я считала, что ты предан Альянсу до мозга костей, — заметила я легкомысленным тоном, вспоминая его первое сообщение.

«Ты все еще небезразлична мне, всегда будешь. Это никогда не изменится».

 Читать эти слова на экране — одно дело, но задумываться над тем, что он хотел этим сказать, сидя рядом с ним — совсем другое. Я ненавидела себя за то, что все еще хотела поцеловать его.
— Так и есть, — ответил он, — и в мои обязанности входит сообщить им, что они облажались, и не позволить совершить еще более страшную ошибку.
— То есть ты думаешь, что они ошибаются на мой счет?
 Кайден понуро пожал плечами.
— Я знаю, что ошибаются. Я понимаю, почему они пришли к такому выводу, что не оправдывает их действия. Просто... подобного прецедента не существует, никто не имеет четкого представления, как реагировать на подобную ситуацию. Черт, я и сам не был уверен.
— А ты считаешь, что я была? — приподняв брови, спросила я. — Ты полагаешь, что до меня уже кто-то просыпался в новеньком теле после двухлетнего сна?
 Мне хотелось рассказать ему, в каком ужасе я жила. Я до сих пор боялась, что что-то проглядела, что мое тело по-прежнему хранило темные секреты. То, что я так долго принимала как должное, вдруг изменилось.
— Нет! — возразил он быстро. — Ты права, я повел себя так, потому что... я понятия не имел, что с тобой случилось. Если бы я знал, то... не знаю, наверное, все равно среагировал бы неадекватно, но во всяком случае не стал бы звать тебя террористкой. — Расстроенно вздохнув, он провел ладонью по волосам. — Я сожалею об этом. Сожалею о той ерунде, что наговорил, о том, как встретил тебя. Я думаю обо всех невероятных событиях, что случились с нами с того момента, как мы встретились, и я просто... все, чего я хочу...
 Неожиданный громкий звук раздался из его инструметрона, который тут же осветился оранжевым огнем, оборвав своего хозяина на полуслове.

Что? Что ты хочешь? Скажи мне!

 Я поборола желание прокричать эти слова ему в лицо, напомнить, что он обещал, что мы сядем и поговорим, что я смогу объяснить, и мы решим эту проблему. Мое нежелание обсуждать это неожиданно оказалось позабытым, потому что если бы он только признал мое право быть сбитой с толку и напуганной, признал, что чувствует то же самое, все встало бы на свои места, я справилась бы. Но наблюдая за тем, как он читает сообщение, как меняется выражение его лица, я поняла, что сегодня этого не произойдет.
— Черт, — хрипло произнес он, выключая инструметрон и поднимаясь на ноги. — Я забыл о челноке — он прибыл. Я... должен идти.
 Мне показалось, что окружавший воздух вдруг начал сдавливать грудь, в сердце закралась неуверенность.
— И куда ты направляешься? — тихо и равнодушно спросила я.
— На Лунную базу, — ответил он, хмурясь, будто чувствуя себя неловко. Либо он отчаянно хотел уйти, либо столь же сильно хотел остаться. — А затем на Цитадель. Меня отправляют на какую-то засекреченную миссию.
— Ладно, — пренебрежительно произнесла я, вновь поднимая лицо к небу и возвращаясь в ту позу, в которой сидела до его появления. До того, как он снова перевернул мой мир с ног на голову.
— Я вернусь через пару месяцев, — мягко сказал он, чуть сместившись, чтобы попасть в поле моего зрения. — Я надеюсь. И если мне представится возможность снова встретиться с тобой, я ею воспользуюсь. А пока буду делать все, что в моих силах, чтобы быть готовым к... к тому, что произойдет.
 Он пытался подбодрить меня, каким-то образом утешить, но я не могла смотреть на него, не сейчас. Я слишком много ему открыла.
— Ладно, — снова повторила я, и он ушел. Чуть повернув голову, я смотрела ему вслед.
 Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он остался, и я ненавидела его за то, что это было не в его власти. Он пришел, встряхнул меня, поставил на ноги и снова оставил одну. И как обычно я понимала, почему он не мог остаться, почему не мог помочь еще чем-то... но все равно не желала мириться.
 Я не хотела снова отпускать его. Я уже видела это. Горизонт промелькнул у меня перед глазами, и неожиданно все отступило на второй план, оставив единственное стремление ...

— Кайден! — крикнула я, и он мгновенно обернулся, будто ждал, что я позову его.
 Быстро поднявшись, я бросилась к нему, внезапно полная храбрости и решимости, и снова оказавшись рядом, коснулась его — впервые за два года, обвила руками его плечи, вдохнула знакомый запах, наблюдая, как на его лице появляется улыбка — неуверенная, но полная надежды. Я сказала ему, что мне наплевать на Горизонт — пусть даже на самом деле воспоминания продолжали разъедать мое сердце — и на все, что с тех пор произошло. Я сказала, что хочу лишь, чтобы он вернулся ко мне, чтобы мы смогли возродить то, что потеряли с моей гибелью, потому что так устала притворяться, что не скучаю по нему каждый божий день.
 А затем он своим низким, хрипловатым голосом признался, что и он мечтал об этом же. Он скользнул пальцем по моему уху, коснулся лбом моего лба и снова повторил, что сожалеет о том, что наговорил мне, о том, что причинил мне боль. Он сказал, что сделал это только потому, что не мог поверить в мое возвращение, потому что моя смерть была слишком сильным ударом. Он пообещал, что никогда больше не усомнится во мне, в моих словах. Поклялся всегда быть рядом. Заверил, что мы сможем продолжить с того, на чем остановились, а потом коснулся моей щеки, чуть наклоняя голову, и поцеловал меня. И в этот момент, пусть всего на секунду, я не чувствовала боли — мы вдруг снова оказались в моей квартире, и мне не о чем было волноваться, потому что я знала — что бы ни случилось, он будет рядом. И это все, в чем я только нуждалась...

 Я ничего не сказала. Я открыла рот, ничего не сказала и закрыла его снова. Руки тряслись от одолевающих меня эмоций, и я резко опустила голову, уставившись в землю и сконцентрировавшись на дыхании, ожидая, пока...
— Джена, — позвал он, и мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что его голос прозвучал на самом деле, а не только в моем воображении.
 Я подняла взгляд и увидела, что Кайден стоит около двери со странным выражением лица. Что-то шевельнулось в груди, какое-то воодушевление и надежда — может быть, в отличие от меня, ему хватит смелости? Может быть, он думал о том же самом?
— Я передам Андерсону, что у тебя все нормально, — произнес он наконец.
 Испытываемое мною разочарование смягчалось лишь тем, что я на самом деле хотела поговорить с Андерсоном и дать ему знать, в каком состоянии нахожусь. Но в словах Кайдена крылся и иной смысл — он просил меня подтвердить, что, когда он вернется, я буду здесь, живая и здравомыслящая, потому что Андерсон был не единственным человеком, которого волновала моя судьба.
— Спасибо, — ответила я, стараясь говорить искренне. — Это действительно так.
— Хорошо, — кивнул он, оставаясь на месте, словно ему не хотелось уходить. — Будь осторожна.
 С этим он скрылся в здании, а я осталась на крыше в одиночестве, беззвучно произнося все те слова, которые не сумела сказать вслух.

 Говорят, что мы хотим того, чего не можем получить, но это ерунда. Такие люди, как я — люди, которым в жизни приходится бороться буквально за все — позволяют себе мечтать только о том, что наверняка сумеют получить; только о том, что безопасно желать: власть, признание, восхищение способностями — так мы по крайней мере чувствуем, что чего-то стоим. Я не упускала случая совершить невозможное, потому что была уверена, что справлюсь.
 Но были и другие вещи — вещи, которые находились за гранью моих возможностей, эмоции, которые я не в силах была удержать внутри. Я знала, что мне нельзя сближаться с людьми, нельзя подпускать их так близко, чтобы у них появлялся шанс причинить мне боль. Я видела, что любовь делает с другими, и была уверена, что это не для меня, это небезопасно — такие, как я, не могут позволить себе этой роскоши. Я сделала выбор давным-давно, и я выбрала неуязвимость. Но Кайден проник в мое сердце, заставил хотеть большего, хотеть его, и я ненавидела его за это.
 По его вине я возжелала того, что, как знала, не могла иметь. Одно его появление возвращало к жизни мои старые мечты, хотя я и отдавала себе отчет в том, что они никогда не исполнятся. Я всегда славилась железным самоконтролем, однако сейчас мне никак не удавалось перестать жалеть саму себя, перестать думать о нем, задыхаясь от гнева и обиды, и простого до идиотизма факта, что я до сих пор неравнодушна к нему.
 Я точно знала, что мне нужно — рассказать ему о своих чувствах, что дало бы нам возможность разобраться в сложившейся ситуации вместо того, чтобы обмениваться полуулыбками и завуалированными намеками, избегая напрямую обсуждать когда-то случившееся между нами. Но идея поднять эту тему казалась невероятной. Будто мысленный блок не давал мне говорить об этой части моей жизни до тех пор, пока Кайден не сделает первый шаг. Я была уверена — стоит мне признать, что это действительно случилось, что я помню об этом и все еще не сумела оставить те события позади, это снова сделает меня уязвимой для любого удара, а я точно знала, что не допущу этого. Я достаточно настрадалась из-за него.
 Я представила себе его лицо, когда он всего несколько минут назад сказал, что рад, что у меня все хорошо. Может быть, ему следовало просто уйти.
 На самом деле я не ненавидела его — вовсе нет — хотя очень хотела бы. Насколько проще было бы пометить его как неудачу и позабыть.
 Я смотрела на вновь потемневшее в преддверии дождя небо и думала о том, что не стоило выбрасывать свою последнюю сигарету.

************

 Как это ни удивительно, я приняла слова Кайдена близко к сердцу. С того дня я являла собой образец любезности — за исключением нескольких незначительных инцидентов — но и такое поведение ни к чему не привело. Хотя, конечно, даже если я и добьюсь какого-то прогресса, то меня известят об этом в последнюю очередь.
 Со мной до сих пор обходились, как с преступницей. Они даже прислали нового психоаналитика, чтобы он проверял меня каждую неделю, из опасения, что я начну выходить из-под контроля. С ней я была предельно откровенна — в конце концов, наш мир может рухнуть в любую секунду, а потому незачем скрывать от нее, что я думаю о себе, о своих способностях, достижениях и всем том, что произошло с момента моего принятия в Спектры. Если что-то из этих бесед дойдет до Кайдена, он по крайней мере будет знать, что я не лгала.
 Он обещал вернуться.

 Прошло еще два месяца, но я не слышала ни слова ни от него, ни от кого-либо другого вплоть до долгожданного появления Андерсона. Нам разрешили встречу за столом; за каждым нашим словом, каждым жестом следили камеры, микрофоны и дополнительно два человека за двусторонним зеркалом. Зайдя в комнату, он положил мне ладонь на плечо, словно в утешение, а затем в странной, уклончивой манере рассказал о том, что делает все возможное, чтобы подготовить Совет, несмотря на то, что Удина продолжает на каждом шагу вставлять ему палки в колеса. Он сказал, что Хаккет мобилизует 5-й флот в этот самый момент, так что у нас будет хотя бы какая-то защита.
 С командованием же Альянса разговора не получалось. Комиссия, назначенная на расследование моих действий, показала себя абсолютно несостоятельной. Я уже собиралась поведать Андерсону свои подозрения по поводу одурманивания или церберовского шпиона, однако вовремя вспомнила, что Альянс и так считал меня сумасшедшей, повсюду видящей заговоры, а потому не отнесется к моей очередной идее серьезно. Так что я просто заметила, что «что-то не в порядке», и Андерсон многозначительно ответил своим глубоким голосом, что ему известно об этом.
 Я не стала спрашивать его о Кайдене, не стала говорить, что теряю надежду.

 Самым трудным для меня было выносить полную изоляцию, отсутствие хоть какой-либо информации, связи. Весь мой мир сократился до голых стен безликих помещений, тогда как раньше у моих ног была вся галактика.
 А на следующий день, после того, как улетел Андерсон — по истечении четырех месяцев взаперти — я встретила Джеймса.

 Стук в дверь был другим — не тихое, вежливое постукивание охранников, а громкий звук, разом возбудивший мое любопытство. Я разрешила войти, и моему взору предстал человек с руками толще моей талии, татуировками, украшавшими его шею, и низкими бровями, придававшими его взгляду суровость. Он явно не привык терпеть несправедливого к себе отношения. Что ж, в этом мы с ним сходились.
— Вас хотят видеть на слушании, мэм, — четко отрапортовал он. — Я прибыл, чтобы сопровождать вас.
 Что это? Неужели они так устали от моего отношения к охранникам, что прислали кого-то, кто запросто мог взять меня за шиворот и просто держать на вытянутой руке, пока я не успокоюсь?
— Зови меня Шепард, — велела я безэмоционально, натягивая рубашку поверх надетой футболки.
— Нет, мэм, — к моему изумлению ответил он. — Если вы не против, мне бы не хотелось этого.
 Я одарила мужчину оценивающим взглядом, пытаясь разгадать его мотивы. Я не могла отдавать ему приказы, потому что меня лишили звания, однако большинство солдат уважали или боялись меня по крайней мере настолько, что слушались, невзирая на мой статус.
— Я против, — твердо ответила я, стараясь разобраться в происходящем. — Я ненавижу это обращение. Что не так с моим именем?
— При всем уважении, мэм, командование предупредило меня, что вы едите космопехов на завтрак, а Андерсон добавил, что если я не буду осторожен, то уже через неделю сам начну есть с вашей ладони. Поэтому до тех пор, пока не составлю свое собственное мнение, я предпочитаю держать дистанцию.

 Мой рот приоткрылся, и я едва не расхохоталась. Это парень выглядел так, будто единственными известными ему словами были «пушка», «бой» и «спортзал», однако судя по тому, что он говорил, за этими горами мышц скрывался острый ум.
— В любом случае, — заявила я, скрестив руки на груди, — ты все равно не можешь называть меня «мэм». И раз уж не хочешь пользоваться моим настоящим именем, то тебе придется что-нибудь придумать.
 Легкая ухмылка помимо его воли появилась у него на лице.
— Я займусь этим. Готовы?
 Кивнув, я последовала за ним.

 Вскоре Джеймс признался, что именно Андерсон рекомендовал его на должность моего охранника. Что ж, вполне ожидаемо — только благодаря ему я не свихнулась в следующие несколько недель, наполненных надеждой, ожиданием и страстным желанием биться головой о стены.
 Мне пришлось пустить в ход все свои дипломатические способности, но в конце концов я смогла внушить Джеймсу, что когда прибудут Жнецы, а я окажусь слишком толстой и слабой, чтобы бороться, то это будет целиком его вина, потому что он не разрешал мне пользоваться спортзалом. Я также велела ему расслабиться, объяснив, что если вдруг решу убить его, то он ничего не сможет с этим поделать. Удивительно, но подобная тактика возымела эффект: через пару недель Вега стал брать меня с собой в спортзал ежедневно, и я принялась приводить свое тело в идеальную боевую форму. Если Альянс не слушает меня, то я хотя бы буду готова, когда разразится буря.
 В редкие солнечные дни Джеймс водил меня в разбитый поблизости сад, чтобы я имела возможность подышать свежим воздухом. Однажды, глядя на собственное имя, вырезанное на стене памяти среди тысяч других, я вслух удивилась тому, что оно все еще тут — ведь в отличие от остальных я снова жива. Я также заметила, что очень странно чувствую себя, стоя у собственной могилы, но Джеймс возразил, что я погибла, находясь при исполнении, а потому надпись на монументе оставалась справедливой.
 Мне, однако, не нравилась фраза «покойся с миром». В отличие от тех, кто был похоронен на этом кладбище, смерть не принесла мне ни покоя, ни мира.
 Другие охранники — те, кто никогда не расставался с оружием — всегда находились неподалеку. Несмотря на все их старания остаться незаметными, я их прекрасно видела. Джеймс сказал, что якобы из-за батарианцев они не могли оставить меня без защиты, однако, судя по его тону, он и сам не верил ни единому слову и вовсе не потому, что не сомневался в моих способностях к самозащите. Как-то раз он признался: все знают, что я нахожусь здесь по собственному желанию, за это меня уважает, и те космопехи, с которыми знаком он, полагают, что в сложившейся ситуации я выгляжу героем, а командование Альянса — идиотами, прогибающимися перед политиками, тогда как единственным их приоритетом должна быть самозащита.

 Андерсон знал, кого посылать. После того, как Кайден вбил мне в голову нелицеприятную истину, я была паинькой, продолжая, однако, доводить охранников хотя бы для того, чтобы доказать, что меня не нужно охранять. Джеймс, пожалуй, являлся единственным во всей галактике человеком, который мог следить за мной и при этом не действовать мне на нервы. Некоторое время спустя я даже решила, что он мне нравится, несмотря на то, что он до сих пор избегал называть меня по имени. Кроме него у меня ничего не было. В отсутствие Кайдена и Андерсона Джеймс оставался единственным, кто верил мне и считал происходящее ошибкой.
 Вскоре допросы прекратились, и сначала я подумала, что чего-то добилась, хотя и знала, что, скорее всего, они просто будут тянуть время и ничего не делать. Они сказали, что «собирают улики», но я уничтожила все улики, направив астероид в ретранслятор. Все, что у меня осталось — это сны, благодаря которым я знала, что Жнецы уже близко, но их вряд ли станут рассматривать в суде как доказательства.
 Теперь меня навещал лишь психолог, приходящий раз в неделю, чтобы проверить мое психическое состояние, и я не знала, хочет ли она доказать, что я лгу насчет Жнецов, или что я достаточно сумасшедшая, чтобы верить в них.
 Хаккет ничего не делал. Это, черт побери, была его миссия, он должен был щелкнуть пальцами, мгновенно разрешив ситуацию, но этого не случилось. Никто не объяснял мне, почему. Мне не сообщали никаких новостей.
 В конце концов я пришла к выводу, что они боялись меня. Боялись того, что я бы сделала, решив сбежать, того, о чем я говорила, и того, что это все могло оказаться истиной. Что ж, в этом они были правы. Они и понятия не имели о том, что я видела во снах, о том, что нас всех ожидало.
 Каждую ночь, перед тем, как заснуть, я повторяла шепотом три пункта своего списка.

Держись за своих друзей.

Помни о своей человечности.

Убивай Жнецов.