Post scriptum. Очерк первый. Глава 5

Подмосковье, поселок Хлопино. На самом отшибе стоит старинное имение. За высоким кирпичным забором трехэтажный дом, сарай (гараж), маленькая стереотипная баня и летний сад с раскидистыми дубами, мощеными дорожками, фонтанчиками и декоративными скамейками, где когда-то юные аристократы читали стихи своим возлюбленным.
Эх, эх, как много можно рассказать об этой усадьбе, ведь её история — это история целой цивилизации. Как много видели эти стены: три великие войны, две кровавые революции, страдание и счастье, смерть и рождение, трусость и мужество. Несколько раз сменив хозяев, дважды разрушенная и дважды отстроенная, она стоит так же нерушимо, символизируя стойкость поколений.

Ну да ладно, время, о котором идет повествование, не терпит лирических отступлений, поэтому сейчас пятнадцатое ноября две тысячи сто восемьдесят шестого года, и к воротам имения подлетает черный аэрокар. Из машины выходит юная азари с сиреневым цветом кожи и веснушками на лице. Да, это она — победительница смерти Лиара Т’Сони — прибыла к месту своего заключения.
У самого входа в дом она обратилась к сопровождавшему её молодому человеку:
— Передайте это Шепарду, — сказала она, снимая с шеи кулон со старинным протеанским камнем. — Пожалуйста, я знаю, что вы можете.
— Вы с ума сошли, Т’Сони, — отмахнулся молодой человек. — Я не имею права.
— Я понимаю, но потом, когда все кончится, он поймет.
— Не говорите ерунды, — сказал он довольно грубым тоном, — когда всё кончится, передадите сами.
 
С порога, словно цунами, накрывающее прибрежный городок, на азари обрушилась непривычная обстановка: в нос ударил запах хвои, тело почувствовало домашнее тепло, а глаза поразились экзотическому интерьеру. Здесь были и старинные картины (разумеется, копии), и декоративные ковры, и холодное оружие, украшающее стены. Пространство наполнял звук тикающих маятниковых часов (прямо как у Турбиных), а для полноты картины не хватало только печки с полной праведного гнева и угнетающей досады надписью «Союзники — сволочи».
О, двадцать второй век, что ты делаешь со своими детьми, какими путями ты привел это чудесное создание в обитель русской тоски? Чем она провинилась перед своей богиней, заслужила ли она такое испытание?
Видимо, заслужила.
Первым делом Лиара отправилась в душ. Смыв с себя все воспоминания застенок Лубянки, она приятно удивилась, увидев принесенную ей одежду. Вместо старого, потертого костюма она надела длинное платье, распространенное среди народов Тессии, можно сказать, национальный костюм. С удовольствием облачившись в этот наряд, Лиара прошла в столовую, где её уже ждал второй сюрприз. Вместо строгого человеческого суп-пайка, которым питались все на «Нормандии», на столе была азарийская пища.
Эх, эх, с каким наслаждением она ела кальмаровый суп, как сильно она благодарила богиню, смакуя родное вино, по сравнению с которым напиток, выращенный на полях Прованса, кажется противным, словно водка. Так она будет питаться каждый день, пока живет в этом доме. В то время как за окном начинался голод, её стол будет ломиться от изобилия. Это нормально, так было всегда.

И вот, одетую в привычную одежду, сытую и довольную, её проводили в гостиную. Здесь в углу стояло пианино, в центре зала друг напротив друга располагались два больших дивана, на стене висела коллекция кремниевых ружей и «Возвращение блудного сына». С полок огромного шкафа, занимающего половину стены, золотыми буквами на Лиару смотрели Дюма, Шекспир, Вольтер, Лондон, Стивенсон и много других гениев, без которых на Земле не обходился не один приличный дом.
Азари смотрела на всё это как на сказку, как на какой-то не правдивый сон, ведь контраст с тем, что она видела на Арктуре и в колониях Альянса был колоссален. Между этими мирами была непреодолимая пропасть, которую теперь нельзя было ни перепрыгнуть, ни засыпать. Такова была политика Хуэрты — глобализация, глобализация и ещё раз глобализация.
— Нравится? — неожиданно спросила тихо подошедшая к ней девушка.
— Да, а кто это? Я раньше не видела такой картины.
— Это Рембрандт, «Возвращение блудного сына». Я точно не знаю историю этой работы, но, согласитесь, выглядит очень драматично.
— Я не думала, что вы умеете так рисовать. Все люди, с которыми я общалась, в основном расхваливали нашу культуру и ничего не говорили о своей.
— Это потому что мы сегодня очень оторваны от корней, многие люди и не знают, наверно, кто такой Рембрандт. Сегодня почти никто не ходит в театры и музеи, у всех на уме космос, колонии, обогащение… Если вам интересно, то после всего рекомендую посетить Лувр — я слышала, что его сотрудникам удалось спасти все скульптуры. Опера лучше в Италии, театры — это Петербург, а балет — ах, балет — это Большой Театр, Москва.

Они ещё немного поболтали, и вскоре девушка ушла, оставив Лиару одну в гостиной.
Азари сидела на одном из диванов и неторопливо попивала вино из хрустального бокала, когда в гостиную вошел крепкий человек среднего роста. Лицо его было бледным от усталости, глаза красными от недосыпа, а одет он был как все на этой планете, но совсем не так, как привыкла Лиара: остроносые ботинки, брюки со стрелочками, белая рубашка, черный галстук с заклепкой и черный пиджак.
Говорить он начал приятным, успокаивающим голосом:
— Я начальник отдела контрразведки Службы Безопасности Альянса генерал-майор Рене де Бофор, — и Лиара непроизвольно поднялась, продолжая держать бокал в руках. — Что, вы волнуетесь? — удивился генерал. — Садитесь, прошу вас, мне право неловко, когда такая красивая девушка… ой, простите, азари стоит передо мной на ногах, — он сел на стоящий напротив диван. — Увы, я вынужден говорить с вами о грустном, к сожалению, обстоятельства нашей встречи не позволяют мне избежать неприятной темы вашего ареста, но не печальтесь, это ненадолго. Первоначально с вами должен был работать капитан Мюллер, но учитывая деликатность вопроса, я решил проследить за всем лично.
— Деликатность? — перебила азари, её смущение прошло довольно быстро, и место этого противного чувства заняла уверенность.
— Видите ли, Лиара, вы частное лицо, не состоите на государственной службе и не имеете никакого отношения к дипломатическому корпусу. Следовательно, мы имеем полное право задержать вас, но учитывая ваши заслуги перед Галактикой, мы не предъявляем вам никаких обвинений и не собираемся никак наказывать вас за терроризм. Более того, мы сохраним в тайне все ваши действия от лица Серого Посредника.
— Я прошу вас не заговаривать мне зубы, генерал, ваши мотивы мне давно понятны. Я смирилась и я в вашей власти, но прошу лишь ответить, что будет со мной дальше?
Лицо генерала расплылось в широкой улыбке:
— Лиара, я понимаю, что Галактика — это страшное место. Зная, что с неугодными делают ГОР, «Цербер» и, кстати, Серые Посредники, вы не можете даже предположить, что мы сдержим слово. Но уверяю вас, мы не они. У земных спецслужб долгая и трагическая история, у нас огромные традиции и проверенные методы работы. Если мы сказали, что отпустим вас, значит, отпустим.

Азари глубоко вздохнула и сделала глоток вина. Она испытывала сложные чувства: с одной стороны, опыт учил, что нельзя верить сотрудникам спецслужб, а с другой, эта обстановка, это отношение и этот человек внушали доверие. Во всем вокруг чувствовалась какая-то доброжелательность.
Де Бофор заметил это смятение:
— Послушайте, — сказал он, — давайте последний раз вернемся к теме вашего ареста и больше никогда этого делать не будем. Поверьте мне, вас все равно когда-нибудь бы поймали. У вас такая работа, где рано или поздно ловят всех, и можете быть уверены, такого гуманизма никто бы не проявил.
— Я понимаю.
— Вот и хорошо, — де Бофор хлопнул руками по коленям. — Жить вы будете здесь. Первые дни придется поработать, а потом, когда наши специалисты вникнут в систему, график будет попроще, — он огляделся. — Как вам дом?
— Очень экзотично, я уже разговаривала о картинах с какой-то женщиной, и она рассказывала очень интересные вещи.
— Картины надо смотреть в оригинале, в музеях. В кабинете на втором этаже висит «Заседание государственного совета», так вот, она совсем не похожа на настоящую картину, здесь она только часть интерьера.
— Интерьер тоже очень экзотичен.
— Это да, славяне безалаберны, но они умеют устроиться с комфортом.
— Кто?
Лиара второй раз заставила генерала показать «гагаринскую» улыбку.
— В этом доме есть отличная библиотека, перевод найдете у вас в компьютере. Почитайте и всё поймете. Вы знакомы с трудами госпожи Пафос?
— Каждая азари знает работы Пафос.
— Тогда рекомендую Монтескье и Вольтера. «Я не согласен с вашими убеждениями, но готов отдать жизнь за ваше право их высказать», — неожиданно сам для себя процитировал де Бофор. — Это были великие люди великой эпохи.
Лиара недоверчиво посмотрела на генерала:
— Это вы сказали?
— Нет, что вы, это Вольтер. В его время Франция ещё была великой, с его учений начинался тяжелый путь к свободе — путь, полный крови невинных. Эх, обязательно почитайте эти книги. Вы поймете, что настоящее человечество — это не депрессивные жители Цитадели.
— Странно слышать это от вас.
— Ничего странного, пусть я не был согласен с политикой Гуэрты, но я патриот и подданный Альянса. Я государственник и всегда буду работать в интересах власти, — генерал на секунду задумался. — А о «нежелании демократических обществ воевать друг с другом» вы можете поговорить с сопровождающей вас капитаном Леоновой. Она тоже читала, и у неё довольно специфическое мнение об этой работе.
— А вы разве будете жить не здесь? — неожиданно спросила азари.
— Нет, у меня много дел в Москве, но я буду приезжать три раза в неделю. Еще в доме будет находиться группа технических специалистов и взвод охраны, но они не будут вас сильно беспокоить.
— А Мюллер?
— Мюллера не будет, — отрезал де Бофор. — Он занимается своей работой, и здесь ему делать нечего, однако, поверьте, общество у вас будет самое лучшее.

После этого разговора для Лиары начались необычные дни. Пока не грянули морозы, она часто прогуливалась средь ершистых елок и обнаженных дубов. Вечерами она разжигала огонь и под треск сгорающих поленьев зачитывалась классиками. А каждое утро молодой сотрудник подходил к пианино в гостиной и начинал играть Моцарта. В эти минуты дом наполняла звонкая музыка, восхищающая азари и нагоняющая сладкую тоску на людей.
Лиара не пожалеет о проведенном здесь времени. Никогда.


В начале декабря по Восточной Европе ударили морозы. Давно не видели такой суровой зимы москвичи. Начавшиеся в середине ноября снегопады заносили пушистым снегом печальные руины древней столицы. Столбик термометра стабильно показывал второй десяток ниже нуля, а метеосводки не обещали ничего хорошего.
Местным приходилось тяжело. На улицах бизнес-центра вперемешку с обломками небоскребов лежали зловонные трупы хасков. Днем, ругаясь всем своим словарным запасом, их растаскивали рабочие, а по ночам обдирали бездомные собаки. Во многих жилых домах не было воды и электричества, к концу ноября стала ощущаться нехватка продовольствия. Те, кто мог улететь, улетали, но большинство оставалось, не желая бросать своё добро на радость мародеров. В один день по улицам начали ходить вооруженные патрули с красными повязками на предплечье. По городу, как в революционном Петрограде, разжигались костры с дежурными. Так за порядком начала следить дружина, куда охотно записывались мужики: там кормили.
Морозными утрами по засыпанной снегом Большой Лубянке на работу шли «душители свободы», по несколько раз их окликали:
— Стой, кто идет?
— Свои, — раздавалось в ответ.
— Документы давай. Свои.
Замерзший офицер подходил к костру и озябшей рукой протягивал удостоверение. Дежурный щурился, разглядывая латинские буквы, и, несколько раз сверив фото с лицом, все-таки пропускал окоченевшего бедолагу.
В подземном комплексе корпуса контрразведки было тепло. Топили здесь хорошо, в столовой уже перешли в режим жесткой экономии, но ещё кормили. Сотрудники стремились на работу как на праздник — в тепло, к еде и делам; Центр потихоньку выходил из послевоенного оцепенения и возвращался в привычную колею.

Однако, де Бофор в эти дни был злой как черт. Новый начальник генштаба ВКС вчера разругался с Новиковым из-за потерянного фрегата, о котором председатель был ни сном, ни духом. Новиков сделал втык начальнику контрразведки, и теперь наказание, как и положено, спускалось вниз.
Перед генерал-майором при полном параде, вытянувшись в струнку, стоял подполковник Гонсалес. Связь с Бекенштейном была плохая, поэтому изображение и звук часто прерывались, но того, что имелось, было достаточно, чтобы разглядеть надетую на подполковника стандартную форму сотрудника СБА: черный мундир со старомодными погонами, на которых были золотые звездочки, белая рубашка и неизменный черный галстук. Гонсалес готовился услышать о своем служебном несоответствии и стоял с высоко поднятой головой.
А де Бофор (который, как всегда, был в штатском) рвал и метал:
— Подполковник, — говорил он раздраженно, — я нисколько не против защиты наших граждан в Галактике, более того, я даже поддерживаю вашу инициативу относительно ареста саларианских оперативников, но видите ли, рискуя, необходимо предусматривать все варианты развития событий, особенно имея дело с ГОР. Поэтому мне непонятно, как вы умудрились потерять целый фрегат с полным экипажем?
Гонсалес отвечал уверенно:
— Я думал об этом, господин генерал. Скорее всего, ГОР имеет средства, позволяющие захватить даже военный фрегат под носом у Альянса.
— Ого, и долго вы об этом думали, — это было обидно, но Гонсалес стерпел. — А как они узнали о том, что заключенных везут именно на этом корабле?
Тут подполковник сконфузился, но сохранил твердый тон:
— Это был рейс, отмеченный в штатном расписании.
— У-у-у-у, да вы гений конспирации, — это было ещё обидней, но Гонсалес терпел, ему только это и оставалось.
— Господин генерал, я не буду оправдываться, скажу лишь, что никто не ожидал от саларианцев такой решительности.
— Не ожидали?! Лучше бы вы оправдывались, подполковник! Тридцать два человека экипажа пропали без вести; мы-то с вами знаем, что с ними случилось, а что сказать людям? Министерство обороны ломает голову над официальной версией, Новикова вызвали в Тегеран, и все Временное правительство отчитывало его как мальчика, а он отчитывал меня. Альянс не может сейчас позволять себе такие ошибки, это непозволительно.
— Я бы не стал во всем обвинять только нас. Военные тоже сработали плохо, это ведь был боевой корабль с полным штатом и в полной боевой готовности, и его убрали так тихо.
— Ой, а вы будто не знаете, как воюет наш флот! Не надо обвинять покойников. Это вы рискнули, Давид, и вы проиграли.
— Я делал то, что считал нужным.
— В таком случае сходите к врачу, потому как если вы считали нужным погубить фрегат, то у вас явные проблемы с головой, — де Бофор взял со стола компьютер и пробежался глазами по экрану. — Кто такая Ирма Крауф? — спросил он.
Этого вопроса Гонсалес тоже ждал; если бы саларианцев удалось заставить признаться в осуществлении незаконной деятельности на территории Альянса, то ему бы простили её гибель.
— Это сотрудница нашего управления, — ответил подполковник, — она погибла при исполнении.
— Вот как. А у меня тут написано, что она была вашей секретаршей. Девчонка, двадцать пять лет, без всякого навыка оперативной работы. Вы бросили её профессионалам ГОР.
— Она пошла на это добровольно …
— А вы сказали Ирме, что обрекаете её на смерть?
Гонсалес знал об этом. Знал, но не сказал. Он сознательно переступал через кровь, надеясь добиться этим успеха. Тогда, на парковочной площадке дома Шварц, он смотрел в потухшие глаза Ирмы и не чувствовал ничего. Сейчас на его лице тоже не дернулся ни один мускул. Таких людей тогда было много, космос выжигал в них всё человеческое.
Генерал продолжал мутить Гонсалесу душу:
— Мы недавно отправили информацию о сотрудниках, работающих в колониях, их родным, чтобы знали, кто выжил во время войны. Представьте, как обрадовались родители Ирмы, когда узнали о том, что их дочь жива, и что с ними будет, когда придет сообщение со словами: «погибла при исполнении».
— Я всё это понимаю, господин генерал.
— Конечно, понимаете. Я просто хочу понять, осталось ли в вас хоть что-нибудь светлое.
А вот это был почти приговор: такой нагоняй в обычное время должен был обязательно закончиться отставкой, только вот сейчас время было как раз необычное, сотрудников не хватало. Этим-то и объяснялось уверенное поведение Гонсалеса, он понимал, что де Бофору не хватит духу его выгнать.
— Насколько я помню, — продолжал генерал, — после смерти полковника Бланко вы были следующим претендентом на должность главы Бекенштейнского управления?
— Да, так и было.
— Ну вот теперь вы останетесь на своём посту. Мы пришлем своего человека из Центра, позаботьтесь о том, чтобы он быстро вник в курс дел.
— Одного человека не хватит, людей нет совсем.
— Будут люди. Ваше управление мы обеспечим полным штатом. А вы, Давид, — де Бофор погрозил пальцем, — теперь на особом счету, за вами будут следить, и не вздумайте больше предпринимать опрометчивых действий.
 
Противно, неприятно, но поговорить было необходимо. Когда сеанс связи закончился, де Бофор должен был лететь в Хлопино, но перед этим решил пообедать. Не желая портить желудок казенным пайком, он отправился в один из уцелевших ресторанов Химок.
Огромный зал был наполнен белым светом, обоняние приятно радовал запах натуральных цветов, посаженных у входа, среди забитых людьми столиков суетились стройные официантки, люди вели себя так, как будто войны и не было. Место нашлось только за столиком в зале для курящих. Генерал долго бегал глазами по меню, поражаясь изобилию блюд и ценам. Цифры были запредельные — за горячее блюдо в среднем тут требовали двести кредитов, у де Бофора от такого ком встал поперек горла, но уходить было уже поздно. Стыдно.
Сигаретный дым напрочь перебивал запах цветов, под живую музыку красиво пела изящно одетая женщина. Де Бофор оглянулся и заметил расхаживающего среди столиков адмирала. Его потертый мундир был тем не менее чистым и поглаженным, озадаченное (а может даже обозленное) лицо были выбритым и свежим. Де Бофор узнал контр-адмирала Михайловича — бывшего командира человеческим контингентом флота Совета, а после ликвидации оного — командира Третьим флотом Альянса. Михайлович с тех пор, как улетел на Цитадель, никогда не появлялся на Земле, с де Бофором он познакомился также в обители Совета, когда начальник контрразведки работал в СБЦ, тогда не о какой СБА и в мыслях не было.
 
— Пьер, — окликнул адмирала де Бофор, — садись ко мне. Каким ветром тебя занесло в первостольную?
Адмирал обрадовался, увидев старого приятеля. Он крепко пожал де Бофору руку и уселся напротив, раскурив взятую из старомодного портсигара сигарету.
— У меня тут родные, — ответил он. — Живут здесь, в Химках, а теперь я их забираю в Тегеран, Хакет обещал дать квартиру. В Москву вернутся, когда всё наладится.
— В Тегеран? А что тебе там делать?
— Я не знаю, — огрызнулся Михайлович, — но Хакет настаивает на моём присутствии. Туда сейчас созывают всех военспецов для министерства и нового генштаба, похоже, меня попытаются засунуть в кабинет.
— Это жестоко, — улыбнулся де Бофор.
— Ага, во им! — адмирал показал фигу. — Я никогда не буду штабным, я воевал, начиная от блица и заканчивая битвой за Землю! Хрен им, а не кабинет.
— Беллуччи расстроится, ты бы ему пригодился.
— Ничего я бы ему не пригодился, я не умею сидеть за картами и рисовать стрелочки, от меня в генштабе толку не будет никакого, дураков там и так хватает.
Де Бофор вздохнул:
— Дураков сейчас хватает везде, не только в генштабе. У нас тут тоже есть один придурок: думал, что самый умный, а оказался дурак дураком, столько дров наломал, что теперь не разгребешь.
Михайлович удовлетворительно кивнул:
— Сейчас все дураки слетаются в Иран, им там как медом намазано.
— Я слышал, что Тегеран скоро лопнет от наплыва людей. Жнецы до него не добрались, зато добрались политики. Наш шеф летает туда регулярно, говорит, там бардак.
— О, да, это так. С тех пор, как туда переехало правительство, вслед за ним потянулись и деньги, и бизнес, и, конечно, инопланетяне. Персы никогда не видели гуманоидов, а тут один за другим начали открываться посольства, по паркам начали прогуливаться дипломаты. Ты бы видел, Рене, как наслаждаются турианцы палящими лучами ближневосточного солнца.
— А местные не против?
— Да нет, они всегда были понимающими людьми и к инопланетянам относятся с уважением.
— Да-а, — протянул де Бофор. — Похоже, у нас действительно что-то меняется, раз правительство осталось на Земле.
— Меняется — не то слово, эти консерваторы из «Истины» хотят полностью поменять то, что было при Хуэрте, начиная от политической системы, заканчивая военной доктриной. Они говорят, что хотят сделать Альянс великим. Вы бы видели, что творится в Тегеране, там сейчас все говорят о политике, нормальным людям сложно работать. Завтра будет первое заседание нового парламента, этого события сейчас ждут все.
— А что Хакет?
— Хакет свою работу сделал, ему пора на покой. Временное правительство до появления президента будет работать как министерство, сейчас туда со всей Галактики свозят людей, специалистов не хватает. Но и возглавлять все это должен грамотный человек. При всем моем уважении к Хакету, он не подходит. Альянсу сейчас нужны не герои, а профессионалы.

Принесли еды, Михайлович с отвращением посмотрел на красный бокал «Шардоне» и обратился к официантке:
— У вас есть что-нибудь крепкое из человеческого?
— Есть замечательный коньяк, ром, текила, абсент, виски. Давайте я принесу вам каталог.
— Не надо, — отмахнулся адмирал, — принесите, пожалуйста, любой ром, я уверен после той гадости, которую я пил на Цитадели, он мне покажется волшебным.
— У нас все напитки по сто восемьдесят кредитов. Адмирал аж побледнел, но всё равно потребовал принести бутылку.
— Хозяин — мерзавец, — сказал он де Бофору, когда девушка ушла. — Во всем городе нет еды, вот он и наваривается, а потом, как все, улетит куда-нибудь на Уотсон и поминай, как звали.
— Он не нарушает никаких законов, — вступился де Бофор, — сейчас все выживают, как могут.
— Знаешь, Рене, помимо юридических законов есть еще законы нравственные. Сейчас надо думать не о своей судьбе, а о судьбе Альянса и человечества. Мне надоело смотреть на чиновников и, главное, на военных, — адмирал сказал это с особым ударением, — которые наживаются на разрухе, чтобы потом безмятежно прожить в колониях или ещё лучше — в чужих системах.
 Де Бофор усмехнулся:
— То, о чем ты говоришь, типично в нашу эпоху.
— Ты хочешь сказать, в прошлую эпоху. Да, тогда это и вправду было типично, но теперь всё поменялось. После уничтожения системы, созданной Советом, закончился период глобализации, сейчас все будут возвращаться к истокам, и будьте уверены, это неизбежно приведет к обострению отношений между расами. Поэтому нам сейчас нужна сильная власть, способная железной рукой вытащить человечество из ямы, в которую мы медленно скатывались в период работы Гуэрты.
— Ты противоречишь сам себе. Раньше ты сказал, что тебе не нравится «Истина».
Адмирал махнул рукой.
— Мне без разницы, кто сидит наверху, лишь бы он не предавал интересы Альянса и не забывал про флот. А то осточертело смотреть на оголтелых либералов, пытающихся превратить человека в азари.
— Ох, Пьер, как ты вообще стал адмиралом с такими суждениями?
— Не заморачивайся, — отмахнулся Михайлович. — Стал, потому что лучше никого не было.
Принесли ром. Михайлович быстро налил себе бокал:
— Выпьешь со мной? — спросил он у де Бофора.
— Пожалуй, можно немного, но у меня ещё сегодня дела, так что, не сочти за грубость, я не буду напиваться.
 Они выпили и де Бофор спросил:
— Пьер, ты какой-то обозленный, что случилось?
Михайлович поморщился.
— У меня разбежались служащие.
— Что сделали?! — вскрикнул де Бофор.
Адмирал оглянулся и, убедившись, что на них никто не смотрит, подался вперед к де Бофору.
— Зачем ты кричишь? Я же русским языком сказал: разбежались. Был Третий флот, а теперь не стало. Дело в том, что в контракте у служащих есть пункт: «По окончании крупной войны, в которой участвует Альянс, все служащие могут покинут корабль, если имеют на то желание»…
— Бред, — перебил де Бофор.
— Ещё какой бред. А вот пункт такой есть, спасибо Гуэрте. Я собрал служащих, стою перед ними, как Ленин на броневике, и говорю, мол, ребята, подождите, вы разве не видите, что сейчас нельзя уходить, Альянсу нужен флот, Отечество в опасности. А они мне: «Засунь своё Отечество… У нас дома детям жрать нечего». Вот так и получилось.
— А что ты?
— А что я? Не буду же я в них стрелять, в дураков. Пришлось отпустить, юридически закон на их стороне. Ох, Рене, Рене, если такое продолжится, то скоро приказы офицеров будут обсуждаться служащими на всеобщем голосовании.
— Обалдеть, и как теперь без флота?
— А вот так: соберутся Хакет и компания, будут восстанавливать флот по крупицам. Хорошо хоть не все разбежались, есть добросовестные люди. Да и у некоторых ещё старые контракты, без этого чертового пункта пять дробь два… В общем, Рене, я сегодня напиваюсь.
 
Де Бофор смотрел на адмирала и понимал, что трагедия человечества с победой над Жнецами только начиналась. Альянс сейчас пожинал плоды своей бесхребетной политики в прошлые годы и в тот момент, когда надо быть сильным, он был самым слабым за всю свою историю, он был сильнее даже в пятьдесят седьмом году, когда впервые столкнулся с инопланетянами.

Вечером де Бофора вызвал к себе Новиков.
— Палавен сообщил, что саларианцы стягивают все корабли в родную систему, — начал он с порога. — Кто у вас возглавит Бекенштейнское управление?
— Полковник Танака, — ответил начальник контрразведки.
Председатель задумался:
— Это тот, который раньше руководил контрразведкой на Терра Нове?
— Да, при нем были закрыты ячейки «Цербера».
— Но ведь он уже совсем не молод, сейчас работает с документами дома, в Японии. Вы уверены в своём решении?
— Абсолютно. Несмотря на то, что Танака далеко не молод, он остаётся лучшим кандидатом на этот пост. Ни у кого нет столько опыта работы в колониях в сочетании с редким на сегодня уровнем образования и острым умом.
— Ясно, — Новиков удовлетворенно кивнул. — В Галактике сейчас два места, куда нам необходимо бросить все силы — это Бекенштейн и Иран.
 Де Бофор сначала помялся, но потом все-таки спросил:
— Вы знаете, что служащие разбегаются?
— Да, знаю. Но разбегаются не все, только те, у кого новые контракты. Да я думаю, это и к лучшему, все равно толку бы от них не было.
— А кто служить-то будет? — удивился де Бофор.
— Будут те, кто остался. Рене, пока не стоит придавать этому большое значение, я уверен, Хакет разберется. Нам сейчас надо сосредоточиться на другом. Игра началась, судьба Галактики будет решаться в Туманности Змеи.