Горсть Пыли. Глава 25. Зима не давала нам замерзнуть

Шепард была терпеливой.

Ей пришлось стать таковой. Нетерпеливый снайпер никогда не поразит цель. Нетерпеливый снайпер выдаст свое положение раньше, чем выполнит задачу. Нетерпеливый снайпер — это мертвый снайпер. А Шепард была отличным снайпером. Всегда была. Она до сих пор помнила удивление на лице инструктора в первый день тренировок со снайперской винтовкой, когда вызвалась добровольцем. Она была слишком молода, слишком симпатична и все в ней выдавало новичка армейской жизни. Она прекрасно знала, какое впечатление производит. На ее ладонях еще не было мозолей, а руки казались слишком слабыми, чтобы даже просто поднять винтовку, не говоря уже о том, чтобы стрелять из нее — по крайней мере, именно так какой-то остряк крикнул из задних рядов. Она не обратила на оскорбление никакого внимания. Она всегда была сильнее, чем представлялось на первый взгляд. Сильнее, и умнее, и целеустремленнее. Пока инструктор выговаривал крикуну, Шепард занялась изучением самого прекрасного оружия, что она только видела в жизни. Она не торопясь осмотрела каждый дюйм, познавая все секреты старушки-винтовки. Она проявила терпение, и оно оказалось вознаграждено. И пусть она не сумела в тот день попасть в яблочко, она единственная из всей группы поразила мишень. Она единственная заслужила кивок и грубо произнесенный приказ появиться на стрельбище в шесть утра следующего дня от известного своими высокими требованиями и придирчивостью инструктора.

В детстве она не отличалась особым терпением. Словно мантру, ее мать каждый день повторяла: «Терпение — добродетель, милая», но она никогда не обращала на эти слова должного внимания. Ей хотелось всего и сразу. Ей хотелось печенье сейчас, а не после обеда. Ей хотелось пойти в парк сейчас, пусть даже дождь лил как из ведра. Ей хотелось поцеловать Брендона Делуку сейчас, и к черту комендантский час. Даже спустя десятилетия она с содроганием вспоминала все те по-детски эгоистичные скандалы и истерики, через которые она заставляла проходить своих несчастных родителей. Они заслуживали лучшего с ее стороны. Уж во всяком случае, они заслуживали немного терпения.

Она наконец-то усвоила урок в ночь, когда их колония подверглась нападению. Кровь, и огонь, и кровь, и ее родители, и кухонный нож торчит из груди инопланетянина, и пузырящаяся желтая краска, и покрытая ожогами, облезающая кожа, и так много крови. Терпение удерживало ее на дереве. Терпение не позволяло отвечать голосам, звучавшим в темноте два дня спустя, утверждающим, что они — служащие Альянса, пока она лично не разглядела их человеческие лица, их синюю форму и поднятые в призванном успокоить жесте руки. Терпение заставляло вести себя тихо и послушно, пока незнакомцы с бесстрастными лицами решали ее дальнейшую судьбу. Только терпение не позволило ей сбежать в те два года, о которых она так редко говорила, прошедших между Мендуаром и ее вступлением в армию.

Терпение на самом деле было добродетелью, и оно приносило ей только пользу. Несмотря на высокую цену, которую ей пришлось заплатить, она была рада, что выучила этот урок. Оказавшись прикованной к койке в медотсеке на своем собственном корабле, она не стала кричать и требовать ответов, дать которые, судя по всему, никто бы не сумел. Вместо этого она запаслась терпением и принялась наблюдать за происходящим. Не то чтобы происходило много, но если проявлять внимание к мелочам, можно составить более или менее целостную картину.

Чаквас — с желтоватыми синяками под глазами — двигаясь медленно и стараясь не шевелить левой рукой, уколола Брукс болеутоляющее, выгнала Гарруса из помещения и принялась устранять учиненный им беспорядок. Шепард едва не заговорила, едва не попросила Гарруса остаться и побеседовать с ней (она не видела его в таком состоянии с тех пор, как он охотился за Харкином и Сидонисом, а к тому же тот факт, что он отказывался встречаться с ней взглядом, чертовски нервировал ее) но голос доктора был натянутым и наполненным отчаянием. Остановившись на мгновение в дверях, Гаррус в последний раз оглянулся, но Шепард не сумела прочесть его выражения. Оно было знакомым, и пусть она не понимала, что за эмоции стояли за ним, но точно видела его раньше. Просто пока не могла вспомнить. Шепард открыла рот, чтобы попросить — взмолиться — чтобы он остался, но прохладные пальцы Самары коснулись тыльной стороны ее ладони. Вздрогнув от неожиданности, она обернулась. Самара едва заметно качнула головой, и к тому моменту, как Шепард повернулась обратно к двери, Гарруса там уже не было.

Спустя несколько мгновений в медотсек вошел Кайден и, окинув взглядом развернувшуюся перед ним картину, остановился. В первую очередь он заметил кровь.

— Что за... — начал он и осекся, увидев, как Чаквас склонилась над лежащей Брукс. — Гаррус сказал, что вам нужно... — И снова пауза. — Шепард?

— Кайден, — поприветствовала она его.

Она старалась, чтобы ее голос прозвучал приветливо, и пусть это ей не до конца удалось, его реакция все равно удивила ее. Он не улыбнулся, не сказал «Привет», а посмотрел на нее так, словно она на его глазах застрелила щенка, или ребенка, или ханара-проповедника. Едва не споткнувшись, Кайден уставился на нее во все глаза и с трудом проговорил:
— Ты помнишь, кто я?..

— Аленко! — рявкнула Чаквас. — Мне нужна помощь. Нужно остановить кровотечение. Чертов Вакариан. Самара, не могли бы вы...

— Я слежу за мониторами, доктор. Если что-то изменится, я немедленно вам сообщу. На данный момент все показатели стабильны.

— Вы говорите обо мне? — спросила Шепард тихо, так чтобы только азари услышала ее, продолжая боковым зрением наблюдать за происходящим в другой части медотсека. Аленко засучил рукава своей рубашки — гражданской, как с удивлением заметила Шепард — и мыл руки. Чаквас перемещалась по помещению, одной рукой собирая необходимые ей принадлежности. — Есть причины ожидать нестабильности?

— Очевидно, приходя в себя до этого, ты была не в себе, — так же тихо ответила Самара, не отводя взгляда от медицинский показателей на мониторах над головой Шепард.

Она сглотнула. Неприятные слова: «не в себе».

«Ты говорила, что я заставляю тебя нервничать».

— Ты при этом не присутствовала?

— Нет.

Азари сцепила руки за спиной — теперь она казалась более расслабленной, но вовсе не открытой. Судя по выражению на ее лице, она оставалась настороже, и это ощущалось сильнее, чем обычно. Шепард нахмурилась. «Что ты помнишь?» — прорычал Гаррус. Прорычал! Тогда она решила, что он все еще злится на Брукс, но теперь не была в этом так уверена.

Если она была не в себе, то кем же она была?

Голова болела, и Шепард уже собиралась попросить о болеутоляющем, но в этот момент Кайден выругался, а Чаквас принялась объяснять ему его задачу, и внезапно головная боль показалась ей наименьшей из ее проблем.

— Что случилось, Самара?

— Никто не знает наверняка.

— Но Жнецы...

— Больше не существуют — в этом мы уверены.

Эта информация должна была бы удивить ее — в конце концов, она не представляла, как можно уничтожить этого врага... Выстрелил ли Горн? Что произошло в результате этого выстрела? Однако она не нашла в этом ничего особенного. Где-то глубоко внутри шевельнулось что-то похожее на тревогу. А может быть, сомнение.

Может быть, это был страх.

В любом случае, головная боль усилилась. Шепард закрыла глаза и сделала глубокий вдох, стараясь вспомнить. Чаквас и Кайден работали над раной Брукс, и Шепард прислушалась к успокаивающему голосу доктора, дающей указания Кайдену. Время от времени он что-то уточнял, и Чаквас каждый раз отвечала ему с абсолютной уверенностью. «Этот сосуд. Этот фрагмент кости. Да, Кайден. Нет, не то. Это следует прижечь — повреждение слишком обширно. Здесь нанеси панацелин. Осторожно, Кайден, осторожно».

Перестав обращать на них внимание, Шепард погрузилась в воспоминания. Она помнила дождь в Лондоне, помнила капли, барабанящие по ее броне, и ощущение мокрых волос на шее; помнила запах пепла — и чего-то гораздо более страшного — в легком прохладном ветерке. Помнила, как раздумывала над тем, а не надеть ли ей для разнообразия чертов шлем? А затем огонь. Что-то случилось во время последней атаки? Разве Гарруса не ранило? Сейчас он выглядел вполне здоровым. Тогда, возможно, тот роковой выстрел, огонь и запах были лишь отголосками старых кошмаров — наихудшими вариантами развития событий, которые так и не произошли? Эту мысль выносить было куда проще, чем другую. С системами маскировки или без них, но вызвать «Нормандию» для эвакуации посреди зоны боевых действий прямо под носом у Предвестника?

И все же чем дольше она размышляла, тем более вероятным это казалось. Воспоминания об испытываемом ею тогда ужасе, заставившем ее вызвать корабль, до сих пор ощущались горечью на языке; головная боль усилилась. Если сейчас Гаррус в порядке, тогда, возможно, это она пробыла без сознания дольше, чем изначально полагала? Сколько — неделю? месяц? Ее тело до сих пор восстанавливалось, несмотря на то, что имплантаты — «даже ты отчасти синтетик» — должны были обеспечить быстрое заживление ожогов и срастание сломанных костей. Черт, эта последняя атака на Земле произошла всего через несколько недель после событий на «Валианте», но она была в хорошей форме на тот момент. Во всяком случае, она была в этом уверена. Почти. Шепард ощутила холодок тревоги, пробежавший по спине, и пошевелила пальцами обеих ног, просто чтобы удостовериться, что чувствует их.

Хотя с ногами на первый взгляд все было хорошо, она не могла избавиться от чувства, что что-то не в порядке. И дело даже не в возвращении Майи Брукс, не в травмах и не в том, как Кайден на нее посмотрел. Дело даже не в поведении Гарруса и его хладнокровном выстреле в безоружную психопатку. Нет, это ощущение было куда глубже. Как дети осторожно трогают кончиком языка десну в том месте, где совсем недавно еще был молочный зуб, Шепард мысленно касалась пробелов в памяти, но в итоге почувствовала лишь слабую пульсацию и ощущение потери. Кое-что она все же помнила: дождь, обмякшая фигура Андерсона, который смотрел на Землю, но не видел ее; ее собственные влажные от крови ладони. Все остальное представляло собой мешанину образов и картин, в которой она не могла разобраться. Она не имела ни малейшего понятия, что («что прикажете сделать?») она сделала. Ни малейшего понятия о том, как долго («возвращайся живой») проспала.

— Ты могла помешать ему выстрелить в Брукс.

— Могла.

— Но не сделала этого.

— Нет, не сделала.

Шепард повернула голову и открыла глаза, выгнув одну бровь.

— Ну же, Самара, в эту игру играют маленькие дети, чтобы выводить друг друга из себя.

В ответ азари искренне улыбнулась.

— Прошу меня простить, Шепард. Я считаю, что сейчас лучше подождать заключения доктора. Я прошу тебя проявить каплю терпения.

Вздохнув, Шепард снова закрыла глаза, прислушиваясь к гудению и писку аппаратов. Равномерные звуки внушали определенную уверенность. Теперь, когда больше не надо было отвлекаться на разговор с Самарой, ее мысли вернулись к Гаррусу. Он практически проигнорировал ее попытки призвать его к порядку. Черт, казалось, он вообще не слышал ее. А потом он посмотрел на нее так странно, словно не узнавал.

Или не верил ей.

Не доверял?

Прошедшая по ее телу на этот раз дрожь отозвалась болью в ребрах и напомнила о еще не сросшейся ключице. Пальцы Самары прижались к ее лбу, нежно разглаживая морщины на нем.

— Отдыхай, мой друг, — сказала она.

Шепард подумывала о том, чтобы возразить. Она хотела возразить, но только зевнула и последовала за своими ускользающими воспоминаниями в сон.

***

Когда она проснулась, рядом с ней сидела Чаквас, а не Самара. Не Гаррус. Шепард попыталась отогнать прочь вызванное последним фактом разочарование, но, должно быть, на ее лице что-то отразилось, потому что выражение доктора стало понимающим, и она пояснила:
— Боюсь, мне пришлось попросить его удалиться.

Это была ложь — Шепард знала, что это ложь. Внутри все неприятно сжалось, но она заставила себя улыбнуться и сменить тему.

— Что с вашей рукой?

Если бы она не наблюдала за старшей женщиной так внимательно, то, возможно, пропустила бы то, как на мгновение Чаквас замерла, словно почуявшее поблизости хищника животное. Ответная улыбка доктора была совсем неубедительной.

— Несчастный случай.

— Какой несчастный случай?

— Ну...

— Это сделала я?

— Шепард...

— Если вы не против, я бы предпочла услышать правду.

— Да, — ответила Чаквас — одно-единственное слово, такое краткое, резкое и профессиональное. Однако ей не удалось скрыть расстройства. Прежде чем Шепард успела извиниться, что-то сказать, доктор добавила: — Это не ваша вина, вы...

— Я была не в себе. Мне уже говорили. А кем я была? Монстром, атакующим беззащитных врачей?

Попытка пошутить с треском провалилась, и Чаквас не рассмеялась. Даже наоборот. Она нахмурилась и принялась светить фонариком ей в глаза. Судя по всему, доктор осталась довольна результатами проверки, потому что снова села и сложила руки на коленях.

— Скажите мне кое-что, Шепард, — сказала она, впустую стараясь придать своему голосу тон светской беседы. — Что случилось в ваш восемнадцатый день рождения?

Шепард фыркнула; ребра болезненно закололо.

— В этом вопросе скрыт какой-то подвох?

— Надеюсь, нет.

— Я практически слышу за вашими словами «но».

— Пожалуйста, ответьте на вопрос.

Шепард покачала головой — должно быть, слишком сильно, потому что ощутила боль в ключице.

— Я вступила в армию. Черт, я с трудом дождалась этого дня. В течение нескольких предшествующих недель я отмечала дни в календаре красными крестиками.

Плечи Чаквас поникли, и Шепард показалось, что в одно мгновение весь воздух вышел из легких врача. Она спрятала лицо в ладонях, и если бы Шепард была в состоянии, то немедленно бы бросилась к старшей женщине, чтобы постараться утешить ее.

— Карин, я сказала что-то не то? — спросила она вместо утешения.

Не отнимая рук от лица, Чаквас отрицательно покачала головой. Когда она наконец посмотрела на Шепард секунду спустя, ее выражение было спокойным, но в глазах блестели слезы.

— Нет, — ответила она, — нет, это был правильный ответ.

— Тогда в чем же?..

— Я не понимаю, — призналась Чаквас. — Я ничего не понимаю. Мне хочется верить, что вы чудесным образом исцелились — если кто и способен на такое, так это вы — но что если эта ясность ума лишь временна? Если вы снова ускользнете от нас? Не уверена, что он, или я, или кто-либо из нас вынесет это.

— Ох, — пробормотала Шепард, и этот звук камнем сорвался с ее губ. — Все было... так плохо?

— Очень плохо.

— И Гаррус...

Чаквас кивнула. Шепард ощутила, как слезы подступают и к ее глазам, но не позволила им пролиться.

«Возвращайся живой», — сказал он, но, вероятно, также имел в виду «возвращайся самой собой, а не набрасывающейся на докторов психопаткой с швейцарским сыром вместо мозгов».

— Мы разберемся с этим, — произнесла Шепард с уверенностью, которой на самом деле не ощущала.

Возможно, Чаквас услышала ложь в ее словах точно так же, как сама Шепард — в словах доктора.

— Конечно же.

Но голова все равно болела, и кости болели, и она думала о Гаррусе, стоящем в дверях медотсека и смотрящем на нее. Она представляла его ничего не выражающее лицо. Теперь она вспомнила, где видела его прежде, но это знание лишь породило в ней страх и печаль, от которых не так-то просто будет избавиться.

Точно так же — холодно, расчетливо и безжалостно — он смотрел на клона, пока та падала, сорвавшись с платформы «Нормандии».