Однажды на Омеге

«У вселенной изощрённое чувство юмора, а мы его заложники…»
Кроган Вургат

Вечер был тусклым и унылым. Как обычно, после смены на очистных сооружениях она пришла в свою маленькую квартирку в районе рынка. Квартирой это помещение можно было назвать с натяжкой: крошечная комната, где помещались кровать, приставной столик с лампой и небольшой стенной шкаф. В дальнем углу располагался санузел. Трубы были старыми и иногда по ночам гудели. Сквозь сон этот гул казался то ли воем, то ли стоном. Окон в каморке не было. Однажды ей приснилось, что её хоронят заживо; полный мрак, осыпающаяся ей на лицо сквозь тьму земля. Она, задыхаясь, кричала, молила, но только гулкий стук раздавался в ответ. Она проснулась вся в поту, сердце бешено колотилось в груди, сон никак не хотел отпускать её. Она в панике нащупала выключатель старой лампы… С тех пор девушка спала только при свете.
Дни шли серой чередой. Она вставала, шла на смену, потом возвращалась домой, листала голодневник и засыпала под тихое жужжание старой лампы. Она жила от смены до смены. Спустя недели время суток потеряло для неё всякий смысл, да и какие сутки в космосе?
Не снимая ботинок, она прошла в комнату и рухнула на незаправленную койку. Сказать, что она устала, это ничего не сказать; людям на Омеге всегда доставалась самая тяжёлая и низкооплачиваемая работа. Было время, она пыталась найти что-то, но в банды её не брали, а в шлюхи она сама не шла, вот так и осталась прозябать смотрителем дерьма.
В животе заурчало, и только сейчас она вспомнила, что с самого утра ничего не ела. Девушка лениво поднялась и подошла к маленькой холодильной камере, что была встроена в шкаф. «Как говорила моя прабабка, мышь удавилась! Чёрт! Закажу-ка я какой-нибудь батарианской жрачки, дёшево и сердито… Почему нет?.. Хотя пока её дождусь, либо от голода окочурюсь, либо смена начнётся». Она распустила волосы и устало потёрла виски. Машинально она приоткрыла смотровой глазок в двери, через который в её тёмную коморку проникал неоновый свет с улицы. Она прикрыла глаза, пытаясь подумать о чём-то приятном, но живот предательски требовал есть, производя до неприличия громкое урчание. Она выругалась, и комнату осветил тёплый свет омнитула. «Баланс — сто три кредита! Вот паскуды! Так и не перевели мне за последние четыре смены!» Она тяжело вздохнула и плюхнулась на кровать. Денег у неё было на гамбургер с прокисшим мясом варрена или на две рюмки крепкого кардианского самогона. Нужно было делать выбор, но ей не хотелось.
Прикрыв лицо руками, она откинулась на подушку и активировала голодневник. «Элиша. Запись 22.45.19», — отозвался искусственный голос дневника. «Воспроизвести запись 22.45.16». Устройство погасло и вновь засветилось.

«Всё погано, как и обычно. Я существую на станции больших возможностей и невероятных случайностей… Ох Сид, Сид… Какая я была дура, что послушала тебя и потащилась за тобой. Всё оказалось обманом — твои чувства, твои слова, мои стихи… Мои стихи… Ох… Они давали мне надежду, осмысленность, в конце концов, свободу моей мятежной душе…

За звёздной рекой,
За звёздной долиной,
За вешней судьбой,
Назад невозвратимой.
За царством зла,
За царством света,
Туда, куда летит комета,
Туда, где бродит страх ночной
Со склонённой к солнцу головой.
Там, где планеты в вечном мраке
Устраивают войны, драки.
Где ночь сменяет день всегда.
Куда летят мои года.
В том месте, под высокой елью,
Где кровью обагрили землю,
В глуши бездонного пруда
Живёт мятежная душа.

Что теперь? Где та самая мятежная душа, тот воспалённый и жаждущий разум?! ВСЁ! Абсолютно всё погрязло в дерьме Омеги! Ха-ха-ха… Кха! Как ни парадоксально, но это дерьмо стало единственным средством для моего существования. Бывают лирики, бывают циники, романтики, поэты света, поэты правды, даже поэты из грязи. А я… Я буду поэтесса из дерьма! На хер всё, спать».

— Желаете сделать новую запись?
— Нет, — она села и бросила нерешительный взгляд на дверь. — Хотя… Да, я хочу сделать запись.
— Элиша. Запись 22.45.19.
— У меня сто три кредита, и я… Я хочу пойти и пропить их. Зачем я делаю эту запись? Да, скорее всего, на тот случай, если кардианский самогон растворит мои кишки. Так что… Родилась я на Земле, писала стихи, искала смысл, искала свободу, искала любовь, любила на Иден Прайме, писала стихи, последовала за своей любовью без оглядки на доводы, мнения, условности и здравый смысл, писала стихи, осталась с разбитым сердцем, покалеченной душой и убитой надеждой, писала стихи, нашла свой приют на Омеге, среди таких же потерянных в жизни, как и сама, пишу очень редко, влачу жалкое существование… Конец записи».

Элиша поднялась на ноги и вышла из дома. Она не пошла сразу в «Загробную жизнь», она решила немного побродить по Омеге. Что-то было в её огнях, её грязных и узких улочках, наполненном гарью воздухе. Что-то притягательное и манящее, возможно, вкус призрачной свободы, возможно, осознание ценности жизни, ведь здесь она могла прерваться в любой момент. Элиша прошлась по нижним рынкам, заглянула в доки, где толпились на проходной пилоты, затем проведала квартал красных фонарей. Ещё в самом начале, когда прибыла на станцию, она частенько сюда заглядывала в поиске вдохновения. Слушала истории проституток, рассказы об их клиентах, последние сплетни. Но потом… Потом что-то в ней изменилось, что-то треснуло внутри. Этот мир не нуждался в её голосе, в её рифме, в её мыслях.

Девушка подошла к расшатанным перилам двадцать четвёртого уровня и заглянула в бездну, красно-коричневую бездну Омеги.
— Чё, надумала прыгнуть? Так давай быстрее, да я пойду выпью, — раздался из-за спины кроганский бас.
Элиша обернулась и тупо уставилась на него. Это был пожилой кроган среднего роста с зеленовато-коричневыми пластинами. Одет он был в гражданское, что не могло не радовать. Кроган в свою очередь разглядывал её, переминаясь с ноги на ногу, едва подёргивая хвостом.
— С чего ты взял, что я решила прыгнуть? — девушка первой нарушила паузу.
— А что, нет? Вот твою ж кроганскую… Я-то надеялся, что этот вечер подарит мне хоть какие-то впечатления, — он разочарованно фыркнул и потёр подбородок. — Слушай, а ты уверена, что не хочешь, ну это, того?.. — он многозначительно кивнул в сторону шахты.
— Ты больной!
— А чё сразу орать? Я просто поинтересовался, вдруг ты передумаешь! — кроган возмущённо вскинул руки.
— Хочешь впечатлений — иди в «Кровавую стаю»! У них что ни день, то впечатление, — обиженно и раздражённо огрызнулась она. Да, ей иногда приходила мысль о самоубийстве, но он… Какая наглость! Она не чьё-то впечатление! Она человек!
— Я слишком стар, да и никогда особо по этому делу не был, — кроган тяжело вздохнул и присел на пустой контейнер из-под топлива. — Да и я повидал столько «мяса» за свою жизнь, что вряд ли это меня удивит или тронет мою душу.
— Неожиданно… — это всё, что она смогла ответить ему.
— Что?.. Я смотрю, ты очередная заложница стереотипов. Ха! Кроганы бывают разные, очень разные, но все судят о кроганах лишь по самым заметным, — он нахмурился. — Да и не только кроганов так судят.
— Ты сказал, что не особо по этому делу, а по какому? — она подошла и присела рядом с ним. Вечер начинал выбиваться из однообразной массы дней, а может, не вечер, может, день, она давно не отслеживала этого.
— Ну как тебе сказать… — он подозрительно на неё покосился.
— Так и скажи, чего уж тут.
— Я всю жизнь собирал по крупицам историю своего народа — былины, песни, обычаи и традиции. Я хотел передать память предков новым поколениям, — кроган опустил голову и потёр горб.
— Хотел?
— Хотел… А кому это надо?.. Сначала восстание, потом рахнийские войны, потом генофаг, потом Жнецы…
— Ну вот, самое оно! Теперь, когда война закончилась, твой народ нуждается в твоих знаниях, — она одобрительно пихнула его в бок. Кроган рыкнул и настороженно на неё посмотрел. — Извини.
— В чём-то ты права, но не забывай: новые лидеры строят новый мир и строят его под себя. Пережитки прошлого им не нужны, тем более говорящие неприятные вещи. А ты, шлюха, для танцовщицы не полновата будешь? — старик почесал ногу и посмотрел на неё.
— Что?! Ты…
— Ну вот! Что опять орёшь? Ты что, больная? Я слышал, что на нижних уровнях какая-то утечка произошла, и многие психами сделались, — он встал и, сделав пару шагов назад, смерил её взглядом. — Да не похожа вроде…
— О! Я смотрю, не только я заложница стереотипов! Если я женщина и на мне нет брони, то я либо шлюха, либо танцовщица, что на Омеге, по сути, одно и то же! — Элиша почти рычала от негодования. До неё даже не доходило, что она наезжает на крогана, который одним ударом мог отправить её к предкам.
— Твоя правда, женщина, хм… Моя очередь извиняться… Давай я угощу тебя выпивкой в счёт извинения, — кроган улыбнулся и протянул к ней руку. Человек показалась ему необычной, он не встречал таких раньше. Юная, потерянная особа с мятежной душой… Когда-то и его душа была такой.
— Ну давай, — тихо ответила Элиша.
— Только в «Загробную жизнь» не пойдём, там шумно, да и дороговато для моего кармана, — старик хохотнул и уркнул. — Тут недалеко есть бар «Приют скитальца», он как раз для таких, как мы.
— Я никогда о нём не слышала.
— О нём мало кто слышал, он незаметный, как… как мы. Пойдём, тебе понравится.

И они пошли. Кроган тяжело топал впереди, а она тихо шаркала сзади. Они шли молча. Зачем она идёт за ним? Куда он ведёт её и что ждёт там? Почему она не убегает, почему, как послушная собачонка, следует за этим странным стариком? Элиша задавала себе вопросы, на которые не было ответов. Она продолжала следовать за кроганом, имени которого не знала.
Они спустились на несколько уровней вниз, прошли мимо шестнадцатого дока — она почему-то запомнила это число — и попали на небольшую площадку, заставленную торговыми лотками. Тут суетились гуманоиды всех мастей — одни продавали, другие покупали, третьи что- то обсуждали, громко споря и жестикулируя. Она никогда тут не бывала. Почему? Такой яркий и самобытный мир прошёл мимо неё…
Пройдя сквозь толпу, они оказались в узком переулке, темноту которого разрывал неоновый свет бара «Приют скитальца».
— Ну вот, пришли, — глухо сказал он.
Они зашли внутрь. Бар оказался небольшим, но посетителей было много, играла тихая спокойная музыка. Создавалось впечатление, что она не на Омеге, а где-то в другом и очень далёком месте. Элиша следовала за кроганом вглубь помещения, удивлённо озираясь по сторонам. Они присели.
— Что? — спросил он, хитро щурясь.
— Такое впечатление, что я не на Омеге… Тут всё… Всё совсем не такое…
— Ха! И вновь ты заложница стереотипов! — кроган довольно и победоносно уркнул. — Омега — это не только тридцатые и сороковые доки, не только «Загробная жизнь» и центральные рынки, не только рудники и шахты. Омега — разная! Ты видела её сердце, а сейчас видишь её душу! — кроган резко наклонился к ней. — Омега — это приют мятежных душ, бескомпромиссных вольнодумцев, анархистов и творцов. Они и только они стали душой Омеги, миром жестокой свободы, свободы, что может вознести тебя или уничтожить, — старик смотрел ей в глаза и видел, как на их холодном голубом дне пробуждается пламя.
— Кто ты? — Элишу переполняли чувства и эмоции. Страх, надежда, восторг, тревога, тоска, тупая боль и вера, вера в шанс, который она упустила.
— Меня зовут Вургат.
— Нет… Кто ты?
— Говорят, во вселенной не бывает случайностей, а только закономерности. Мне нужен был смысл, который увенчает мой жизненный путь, а тебе смысл, который его начнёт, — кроган отвёл взгляд куда-то в пустоту.
— Это невероятно…
— Ну моё имя ты знаешь, а как тебя звать? — он решил немного сменить тему.
— Элиша Руз.
— И чем же ты занята в жизни, Элиша? — спросил кроган, не поднимая на неё глаз и пытаясь сделать заказ.
— Я пишу стихи, — робко ответила она.
— Это хорошо. Я тоже когда-то писал, — он наконец-то определился с заказом. — Я тебе батарианский бренди заказал, нормально, да?
— Кроган — поэт! Ты не перестаёшь удивлять! Прочти что-нибудь, ну прочти!
— Я спросил про выпивку, ты не ответила, — кроган насупился.
— Вургат, ну пожалуйста, что тебе стоит! — она была похожа на непоседливого ребёнка. Она этого не заметила, а кроган просто не мог знать, но она улыбалась впервые за полтора года. — И да, батарианский пойдёт.
— Ну хорошо… Но я не в восторге от этой идеи, — кроган фыркнул, нахмурился и стал напряжённо потирать подбородок. — Это о моей любимой и истерзанной родине — Тучанке.

Воют ветры, стонут древа,
И течёт по миру кровь.
Сердце девы, в сердце девы
Жгучий яд, а не любовь.

Как случилось, что на свете
Нет теперь добра и зла,
И на брошенной планете,
Плачет мёртвая война?

И кружится чёрный ворон
Над обломками мечты,
И горят надежд и судеб
Разведённые мосты.

Элиша застыла, её сердце сжалось, а в глазах застыли слёзы. Она смотрела на старика и ощущала его боль, его страх, жгучий страх за будущее родной планеты, будущее, которое он никогда не увидит.
— Я… Я не знаю, что и сказать…
— И не надо говорить, просто чувствуй, — кроган улыбался, его глаза светились тёплой грустью, а в сердце трепетала надежда на то, что под конец своей долгой жизни он сможет подарить жизнь и внутреннюю свободу одинокой и мятежной душе.
— Расскажи мне про это место, я никогда не бывала тут и даже не слышала, — она схватила его могучую лапу обеими руками и заглянула в уставшие глаза старика.
— Как у любого гуманоида есть история, так и у этого места она тоже имеется. История эта сложилась из переплетения судеб самых разных существ. Одни уже давно отправились в вечность, другие только постигают этот мир. Эти стены видели многое, их не однажды разрушали до основания, но они всегда возрождались.

Как долго шли они, ища
Тот синий свет, ту чистоту.
В безвестной ночи, где свеча
Им разрывала темноту.

Вела их вера и любовь
К слепой надежде через беды.
К волшебной силе света звёзд.
Залог свободы и победы.

Но возрождались они не как камни, изъеденные космической пылью, не как куски металла, а как образ мысли, образ веры, веры как войны за право мыслить свободно. Здесь живёт дух самой Омеги, как послание будущим поколениям, — кроган накрыл её руки свой ладонью.
— Послание? Какое послание?.. Омега — приют одиноких и покинутых, приют изгоев и скитальцев.
— Пока ты так думаешь, Элиша, ты никто, ты отработанный материал цивилизации, заложница системы, которой не нужны мыслящие свободно личности, — кроган откинулся на спинку стула и, тяжело вздохнув, сделал глоток ринкола.
— Я не понимаю, — она опустила глаза и стала водить пальцем по столу.
— Ты поймёшь. Я покажу тебе. Сейчас ты пленница, напуганная и не ведающая, что будет с тобой, что делать и на что надеяться. Я помогу тебе понять, кто ты, ты найдёшь себя, и судьба твоя станет частицей этого места даже спустя тысячи лет после тебя, — он улыбнулся ей. — За это надо выпить.
— Нет, ты ошибся, я… Я не та…
— Я много ошибался в жизни, но не теперь! В тебе столько творческой энергии, столько переживаний и чувств, которыми ты можешь поделиться с миром! — кроган рыкнул и недовольно уркнул.
— Я просто не хочу разочаровать тебя и… И потерять… — она испуганно посмотрела на него.
— В этом твоя проблема, тот корень зла, что постоянно плодоносит. Ты никому ничего не должна. Придя сюда, каждый из нас сделал свой выбор, и последствия этого выбора — его ноша. Освободись от условностей! Ты — свободная женщина Омеги! Запомни это хорошенько, — он допил.
Они замолчали, но им было комфортно молчать друг с другом.
— Смотри, видишь того турианца в пёстром наряде? — Вургат как-то странно хохотнул. — Это Ривус Хритиус. Он был подающим надежды политиком консервативного крыла Иерархии, думаю, без комментариев. Он был порядочной мразью по велению долга, а это важный аспект, — кроган тыкнул пальцем в её нос. — И вот однажды судьба завела нашего пёстрого друга на Омегу, где его ждала встреча, которая изменила и его жизнь, и судьбу, и миропонимание. Теперь Ривус свободный музыкант, пишет вполне сносную для кроганского уха музыку, а главное, в своих произведениях он не боится говорить о ханжестве, лицемерии системы и добровольном рабстве гуманоидов, живущих по её правилам.
— Ты сказал, встреча… Он встретил свою любовь? — она прикусила нижнюю губу и немного покраснела. Несмотря на всё, что случилось с ней, её разбитое сердце до сих пор хранило надежду на то, что где-то она есть, эта загадочная и бессмертная сила любви, дающая крылья, исцеляющая душевные раны.
— Ну… — старик немного пооранжевел. — Как сказать… Пути вселенной неисповедимы, бесспорно…
— И?
— И он встретил батарианца, — кроган шумно фыркнул. — Мне надо выпить.
— Встретил, а дальше?
— Что дальше? Ты спросила, я ответил.
Элиша скривила недовольную физиономию и, повернувшись к нему полубоком, стала пространно разглядывать посетителей бара, в том числе и пёстро одетого турианца.
— Ну что тут непонятного?! — раздражённо прорычал он — Хо-ро-шо! Батар работал шахтёром на нулевых рудниках, а в свободное от копания и бурения время создавал голографические картины, красивые такие, мне нравились. Что-то я проголодался, есть хочешь?
— Вургат!
— Что? У батара того была идея на свои голомалевания наложить музыку, но композиторов у нас на тот момент не нашлось, а те музыкаки, которые были, не горели желанием с ним связываться.
— Почему?
— Да разговоры о нём всякие ходили… Так вот, забрёл наш турианец как-то сюда, да и увидел его картинки, поговорили, и турик от нечего делать сказал, что сможет написать музыку… Так вот всё и произошло…
— Они полюбили друг друга, да? Ну конечно полюбили, — она погрустнела. — И, конечно, эту любовь мало кто понял.
— Говорят, что у любви нет пола, возраста и расы, и в этом есть здравый смысл. Любовь — это единение душ, но прости, дитя, такой любви, как у них, мне не понять, — он тяжко вздохнул.
— Они сейчас вместе и в творчестве, и в жизни… Повезло…
— Нет. Девиз Омеги: «В одиночестве свобода!», — Вургат помрачнел. — Когда Хритиус улетел на Цитадель, с батаром произошёл несчастный случай. Таких случаев на Омеге много происходит, — кроган на неё серьёзно посмотрел. — Омега много даёт тем, кто хочет и знает, как взять, но она и жёстко карает, если ты не следуешь её правилам. Это справедливо. Ривус вернулся… Запил, опустился на самое дно, многие думали, что он вообще стал ужином у ворка, но…
— Но что подвигло его вернуться, жить дальше… Я знаю, что… Я потеряла это, вернее, это вырвали у меня с мясом, — на глаза девушки навернулись слёзы, к горлу подступил ком, болезненные воспоминания колючим эхом отразились где-то внутри.
— Не пытайся, не пытайся сопротивляться, не бойся боли, в ней твоя сила.

***

Огни Нос Астры мягким, тёплым светом проникали сквозь толстое стекло небольшого окна, причудливо играя в треугольных кубиках льда высокого бокала. Она сидела за маленьким столиком и отрешённо разглядывала проплывающие мимо дорогие кары и транспорт. Она думала о том, что устала от жизни, что одна монотонная череда практически одинаковых событий сменяет другую, что ей хочется перемен, на которые ей, как обычно, не хватает смелости, что она одна наедине с этим миром, миром, который не прощает ошибок.

— Здесь необыкновенно! Я бы сказал, безупречно, — молодой и дорого одетый турианец довольно бесцеремонно подсел к ней. — Вы не находите?
— Нет, не нахожу, — продолжая смотреть в окно, ответила она.
— Ха! И отчего же, позвольте узнать?
Оттого, что не выношу лжи.
— Эм-м… Не вижу связи… — от удивления его надбровные пластины приподнялись.
— Иллиум — это вакханалия лжи и лицемерия. Поражённая проказой плоть, обёрнутая в шелка и обильно сдобренная дорогим парфюмом. Торговля оружием, незаконными технологиями, наркотиками, проституция и даже легализовано рабство, — она продолжала смотреть в окно и потягивать виски.
— У вас очень странное и специфическое видение мира, — турианец осторожно встал и медленно, не делая резких движений, ретировался.
— Если бы у турианцев был хвост, я бы сказал, что он бежал, его поджав, — человек бросил недокуренную сигарету на пол и затушил армейским ботинком.
— Мы говорим «плотно захлопнув карман», — она обернулась и смерила его взглядом.
— Угу, — человек продолжал стоять у стены и разглядывать посетителей «Вечности».
— Что? Осуждаешь меня? — почувствовал его взгляд на себе, нарушила молчание турианка.
— С чего вдруг?
— Ну ты молчишь.
— А я что, должен развлекать твоё одиночество? Я, конечно, могу, но моё время дорого стоит.
— Отвали, я в таких услугах не нуждаюсь. И моё одиночество не нуждается в компании, — в её голосе проскользнуло раздражение и обида.
— Ну да, ну да… «В одиночестве свобода!» — девиз всех, кто родился на Омеге, — он скользил взглядом, изучая её гребни, затылок и шею.
— С чего ты взял, что я родилась на Омеге? — она не выдержала и повернулась к нему.
— У тебя на правом подвисочном гребне тату сорок шестого района Омеги, та ещё дыра, — он ухмыльнулся. — А на шее под левым жвалом лазерное шрамирование, это визитная карточка «Синих светил» Омеги. Его заметно, когда ты говоришь.
— Что будешь пить? — она потянула его запах.
— Ух ты, меня угощает турианка, такое нельзя пропустить, — он вальяжно присел к ней за столик.
— Ты наблюдательный, для людей это редкость.
— Да ты расистка… Странно…
— Это почему?
— У тебя на запястье браслет с подвеской в виде волка, нетипичное украшение для турианки, не находишь?
— Хм… Двойной турианксий и… — она вопросительно посмотрела на мужчину.
— Батарианский бренди и пачку скирта. Что смотришь? Давай шустрее, мы скоро улетаем! — рявкнул он официантке.
— Улетаем? Как интересно. И куда же? — она прищурилась и щёлкнула жвалами.
— Домой, я истосковался по воздуху Омеги, — он откинулся на спинку стула и посмотрел в окно.
— С чего ты взял, что я полечу с тобой? — она внимательно изучала его лицо.
— Потому что тебе хочется острых ощущений, жизнь приелась и кажется бессмысленной. Ну а в риске есть определённый смысл.
— Резонно, но я не настолько…
— Ваш заказ — двойной турианский, бренди и скрит, — азари поставила на стол поднос и удалилась с недовольным видом.
— Не настолько что? Глупа? Да нет, тебе не присуще это достоинство, — он закурил.
— Достоинство? — она повела надбровной пластиной.
— А разве нет? Живёшь, ни о чём не задумываешься, радуешься жизни, доверяешь людям, не осознаёшь всей фатальности своего существования, — он сделал глоток и заглянул в удивительную бездну тёмно-фиолетовых глаз турианки.
— Ну и что ты увидел на дне моей души? — она не отвела глаз.
— Я вижу… Вижу себя, — он крепко схватил её за запястье. — А что видишь ты?
— Одинокого хищника, волка, ищущего смысл своего жалкого существования, — она оскалилась и зашипела.
— Кто из нас больший хищник — интересный вопрос, — он не отпускал её взгляд.
— Разве вопрос? Ты участвовал в компании на Шаньси, ты был в ополчении на Иден Прайме, ты выжил в корпусе «Отверженных», побывал в колонии для политических преступников на Юте, — она перехватила инициативу и вцепилась когтями в его запястье.
— Я смотрю, ты не менее наблюдательна, чем я, — он расплылся в ядовитой ухмылке.
— И да, ты тоже родился на Омеге.
— У вселенной извращённое чувство юмора. Не находишь?
— Возможно… — она отпустила его руку и встала.
— Уходишь?
— Мы отработанный материл цивилизации, изгои системы, наша вера — это война за право мыслить свободно. Мы слишком похожи, чтобы быть вместе, — она бросила на него взгляд, полный тоски, и поспешила в доки.
— Это не конец. У вселенной изощрённое чувство юмора, и я уверен, мы ещё встретимся, — он проводи её взглядом и задумался о чём-то, что тронуло его душу, о том, что заставило искру тепла промелькнуть в его окаменелом сердце.

***

— Ах ты старый развратник! Беги, дитя, пока не поздно! — симпатичная турианка облокотилась на горб крогана, пытаясь цапнуть его за щёку.
— Знакомься, Элиша, Мара Киртиз — удивительное социокультурное явление. Турианка, рождённая на Омеге, выросшая в Траверсе, воспитанная кроганами и батарианцами, — старик, кряхтя и что-то невнятное бурча под нос, сел вполоборота, чтобы видеть обеих девушек.
— Приятно познакомиться, — робко отозвалась Элиша, немного ошарашенная стремительным появлением турианки.
— Приятно, говоришь… Что же приятного? Странная и явно озлобленная турианка прерывает вашу задушевную беседу наверняка о поэзии и всякой философской херне, обвиняя одного из вас в педофилии. Если ты находишь это приятным, то мне следует свести контакты с тобой до минимума.
— Полегче, Мара! Ты как всегда… — кроган прикрыл лицо ладонью и уркнул под нос какое-то ругательство. — Откуда ты вообще взялась?
— С Иллиума, вестимо…
— Ну и как оплот порока и лазурного разврата? — кроган явно что-то вспомнил, и ярко-оранжевая кровь залила его лицо.
— Воспоминания молодости, Вургат, а?
— Ну почему молодости, ты как-то рановато списываешь меня со счётов, Мара, — он расплылся в улыбке и, легонько шлёпнув её по заднице, откинулся на спинку стула.
— Но-но… — она шутливо погрозила ему пальцем. — Ну давай, рассказывай, разочаровавшаяся и потерянная в жизни Элиша, как ты докатилась до такой жизни, — Киртиз хихикнула и, пододвинув стул к их столику, присела.
— Эм… Почему разочаровавшаяся и потерянная в жизни? — девушка вскинула бровь, с любопытством рассматривая Мару.
— Это очевидно: ты же с ним, — турианка добродушно улыбнулась.
— На самом деле немного не так… У Вургата есть талант дарить надежду, мы познакомились буквально несколько часов назад, а у меня такое впечатление, что я знаю его всю жизнь, а себя вообще не знаю, — девушка улыбнулась и с нежностью посмотрела на старика.
— Да-а-а… С ним всегда так, вон глаза какие хитрые, — турианка наигранно заглянула Вургату в глаза.
— А ты откуда знаешь его?
— У меня такое впечатление, что я декорация для вашей беседы, — немного обиженно буркнул кроган.
— Кому-то эго на яйца давит? Мы познакомились давно, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать, я жила на перевалочном пункте Дарку… Неважно, там бизнесмены останавливались решать свои вопросы, — турианка подвигала жвалами и отвела взгляд.
— Значит, тебя воспитывали наёмники.
— Ну да… Моя мать бросила меня подыхать в одной из сточных канав Омеги, а батарианец пожалел и забрал себе, как питомца. Годы шли, и он привязался ко мне, называл меня шипастой дочуркой. Весёлый мразина был, — турианка закурила.
— Был?
— Вургат убил его и забрал меня в своё объединение вольных наёмников. Теперь я свободная женщина Омеги! Я не принадлежу ни к одной расе и культуре, не исповедую ни одной религии, я живу душой Омеги. Эти камни, стены, воздух — всё это во мне, я как сосуд с первичной сутью, душой и жизненной силой Омеги.
— Я немного не понимаю тебя, Мара. Мы родились на отшибе, на проклятой в веках станции, которую цивилизация до сих пор не уничтожила только потому, что страх распространения «заразы» Омеги по галактике сильнее угрозы самого существования приюта отверженных скитальцев. Мы вирус в организме галактики!
— Полегче, детка! — прорычал кроган, фыркая и облизываясь.
— Пусть говорит, она умеет мыслить, в наше бремя это большая редкость, — парировала турианка. Мара внимательно посмотрела на Элишу. — Ты пишешь стихи, как я поняла?
— Я бы сказала, писала… Но да, поэзия сопровождает меня, как бы живёт во мне.
— Тогда я отвечу на твой вопрос на языке, понятном тебе.

Я в красных сумерках плыву
Над гладью озера забвенья,
И белым пеплом на губах
Растают долгие сомненья.

В пустом сосуде нет воды,
Вода бежит по моим венам,
И в свете сумрачной звезды
Прощу судье её измены.

Надежды нет и нет любви,
Сомнений нет, обид и боли,
И вот мой разум и душа
Вкушают сладость дикой воли.

В сосуде полном нет воды,
Она сквозь время утекает,
А в вязкой мрачной синеве
В моих ладонях вечность тает.

Сосуда нет, но есть вода,
И в ней залог свободы воли,
Свободы выбора ума,
Свободы чувств и честной доли.

Киртиз закончила читать стихотворение, и повисла долгая и для каждого по-своему мучительная пауза. Все вокруг затихли, погружённые в сумрак собственных мыслей. Брутального вида азари, упакованная в тяжёлую броню, ни слова не говоря, поставила им на стол бутылку дорогого виски. Часто моргающий саларианец с болезненным выражением лица похлопал турианку по плечу и поспешно покинул бар.
— Сосуд — вместилище. Вода — это суть, которая может заполнить или не заполнить вместилище. Суть всегда первична, порой она определяется вместилищем, но чаще средой его расположения. Суть делает вместилище живым и осмысленным. Суть должна быть свободной, иначе она теряет всякий смысл. Сосуд хрупкий и тленен, а вот суть вечна. Вместилище движется стремительно или медленно, разными путями, но всегда к смерти. Смерть — это освобождение, переход к покою и миру с самим собой, — человек закончил. По спине Мары прокатилась холодная, а затем горячая волна. Она узнала голос мужчины, с которым недавно свела её судьба или рок — зависит от последствий — на Иллиуме. Турианка медленно и очень осторожно повернулась к нему. Он стоял позади, облокотившись на спинку стула, и пристально смотрел на неё.
— Я же говорил, что мы встретимся.
Киртиз застыла, она тонула в его глазах, дыхание перехватывало, а сердце то ускоряло свой бег, то резко замедлялось. Его взгляд словно сковывал её.
— Ну ты загнул, братец… — кроган решил разрядить обстановку. — Если бы я был слеп, то решил бы, что вы родня. Хм… Сегодня звёзды как-то по особенному сошлись… Выпьешь с нами? — Вургат мотнул головой в сторону недавно появившейся на их столике бутылки.
— Не откажусь, — мужчина пододвинул стул и присел между девушек.
— Я так полагаю, судя по застывшему выражению физиономии Мары, вы с ней знакомы? — Элиша лукаво посмотрела на человека, а затем на турианку.
— Есть такое…
— Мы совершенно случайно пересеклись в баре Нос Астры, — уточнила Киртиз, опустив глаза и отчаянно ковыряя когтем крышку стола.
— Это, конечно, здорово, но не мешало бы тебе представиться, раз уж ты изъявил желание с нами выпить, — девушка не унималась. Её раздирало любопытство, подстёгивал кураж, впервые за долгое время она ощущала себя причастной к чему-то увлекательному. Одиночество постепенно растворялось, ему на смену приходили разнообразные эмоции и чувства, порой противоречивые, но яркие и глубокие. В Элише снова пробудилась жизнь.
— Твоя правда, — он взял стакан Мары и налил в него виски. — Меня зовут Кид Рид, я контрабандист, родился на Омеге, — человек опрокинул залпом стакан и поставил его на стол. — Собственно, это всё, больше ничего интересного, — он задумался. — Вот только недавно волей судьбы произошла встреча, которая заставила меня задуматься о будущем, — он многозначительно посмотрел на Киртиз, которая продолжала ковырять стол, изображая увлечённость этим процессом.
— М-да… У вселенной изощрённое чувство юмора, а мы его заложники, — кроган тяжело вздохнул и погрузился в свои думы.