Свежий ветер. Глава XVIII. Призрак

Кайден

 Когда я в следующий раз включил консоль, собираясь поработать, меня ожидало новое сообщение, подписанное ее именем.
 Джена прислала ответ, а я до сих пор не смог заставить себя открыть письмо. Меня удивляло уже то, что она вообще решила ответить, и я все продолжал гадать добрый ли это знак. Наконец, набрав полную грудь воздуха, я нажал на значок, и, на мгновение потемнев, экран отобразил ее лицо. Она записала видео. Теперь мое сообщение казалось сухим и отстраненным, недостойным взрослого человека — будто бы я боялся по-настоящему поговорить с ней. На изображении Джена, поджав губы, безэмоционально смотрела в камеру — то же самое выражение мне не раз приходилось наблюдать, когда она собиралась на встречу, на которую ей вовсе не хотелось идти.
 Даже зная, что нахожусь в одиночестве, я оглянулся, словно чтобы еще раз в этом убедиться. Мое руководство было недовольно тем, что я не допросил Джену касательно ее работы с «Цербером», а кроме того, ссылаясь на наше с ней прошлое, запретило мне лезть в это дело в дальнейшем. Если они узнают о том, что я послал ей письмо, то придут в ярость. Я также не собирался переправлять им ее ответ, что, вполне вероятно, нанесет моей карьере еще больший удар, узнай они об этом. В конце концов, теперь она являлась террористкой, пусть даже все, что она делала на моих глазах — это занималась спасением жизней. С этими мыслями я нажал на кнопку воспроизведения.

 «Привет, Кайден, — начала Джена ровным голосом, хотя выражение ее лица свидетельствовало о ее дискомфорте перед камерой. — Спасибо за письмо. До этого у нас не было возможности по-настоящему поговорить».
 Запнувшись, Джена потерла свежую царапину на лбу, и я подумал, что она выглядит чертовски усталой. Порезы на ее лице были наскоро обработаны медигелем, а зловещие шрамы на щеках, замеченные мною прежде, выделялись еще сильнее. Она провела ладонью по волосам, и, глядя на нее, — такую измученную и израненную — я чувствовал, как сердце обливается кровью. Я находился в безопасности на Цитадели, а женщина, за которой я обещал последовать на край света, продолжала борьбу без меня.
 «Полагаю, ты хочешь, чтобы я объяснила тебе свои действия... или по крайней мере то, как я умудрилась вляпаться во все это и не сообщить тебе», — произнесла она и, опустив взгляд, облизнула губы. Ее голос звучал напряженно, а в интонациях угадывалось раздражение — будто одна лишь необходимость просто держать себя в руках утомляла ее. Что послужило тому причиной? Ее злость на меня или что-то иное?
 «Но дело не в тебе и не в том, что произошло между нами. Я на самом деле была мертва, так что можешь оставить свои подозрения в том, что я хладнокровная стерва, и только поэтому молчала на протяжении двух лет — большую часть этого времени я провела на операционном столе „Цербера", пока они собирали меня воедино».

 Мне захотелось крикнуть, что это совсем не то, о чем я думал, но на самом деле я просто не желал признаваться самому себе, что Джена была довольно близка к истине.
 Когда речь заходила о ней, во мне просыпался собственнический инстинкт. Шепард почти никогда не подпускала к себе других, и то, что она позволила мне быть рядом с ней, пусть даже ненадолго, наполняло меня уверенностью, что я знаю ее лучше, чем кто-либо другой. При мысли о том, что она способна на что-то столь безумное, как исчезновение на два года и работа на «Цербер», мне показалось, что меня как будто головой окунули в ледяную воду — я воспринял это как персональное напоминание, что мне неизвестно о ней ничего, чем бы она не хотела со мной делиться. Даже сейчас, когда я знал, что Джена сделала это не по собственной воле, все это представлялось мне неправильным, однако после Горизонта я более не был уверен, почему. В чем заключалась проблема? В том, что она совершила, или в том, что я упорно отказывался признать произошедшие изменения, поверить в то, что она вернулась, разрушив образ, созданный мною за два года скорби.

 «Они назвали это „Проект Лазарь". Я и сама до сих пор не понимаю, как им это удалось, но это правда. Я очнулась в будущем и обнаружила, что мир продолжил жить своей жизнью, и все ведут себя так, будто я просто обязана смириться и принять это как должное, словно я только этого и хочу и лишь на это гожусь».
 Джена в раздражении нахмурилась и с горечью — будто промолчи она, и слова обожгут ей язык — продолжила: «Это тяжело, понимаешь? Тяжело находиться на корабле в окружении людей, которым, как я знаю, мне не следует доверять, особенно когда эти люди делают для меня гораздо больше, чем Альянс. Или ты решил, что я просто забыла обо всем? Последние два года для меня — не более чем мгновение, так что я помню творимые ими ужасы даже лучше, чем ты. Мне так трудно постоянно подозревать всех и вся. А еще труднее пытаться жить дальше, когда все считают меня мертвой, а те, кому я доверяла, теперь не доверяют мне».
 Она посмотрела куда-то в сторону, и мне отчаянно захотелось протянуть руку через экран, коснуться ее плеча и сказать, что я сожалею. На мгновение оттолкнув эти мысли, я попытался представить, что бы чувствовал, очнувшись и обнаружив себя на ее месте. Я стал думать о том, как бы отреагировал, если бы все это произошло без моего ведома или согласия, а она обвинила бы меня в случившемся, не дав даже возможности объясниться. И пусть я все еще ненавидел «Цербер» и злился на Джену за то, что она работала с ними, но я начал понимать, почему она обратилась за помощью к террористам после того, как все остальные отвернулись от нее. Я слышал, что о ней говорил Удина. Если бы тогда я не проводил все свое время, жалея себя и упиваясь горем, то, возможно, сделал бы что-нибудь по этому поводу. Шепард никогда не была идеалисткой, никогда не являлась чьей-то пешкой. Она не стала бы возвращаться в Альянс ради одной только идеи после всего того, что они сделали.
 Черт побери, я оказался таким идиотом!

«И знаешь, — продолжала Джена, все еще не глядя в камеру, — когда я наконец поняла, что и в самом деле прошло целых два года, и только с „Цербером" у меня есть шанс что-то изменить к лучшему, я подумала о тебе и о том, как ты отреагируешь на все это. И какое-то время спустя я почти убедила себя в том, что ты поймешь, хотя и знала, что этого не случится. Но ничего страшного, тебе необязательно понимать, как я уже говорила раньше. У меня лучшая во вселенной команда, пусть даже вероятность того, что мы переживем эту миссию, мизерна. Я делаю это без тебя и без Альянса, потому что это должно быть сделано».
 Джена посмотрела вниз, а затем, чуть прищурившись, вновь подняла взгляд своих серьезных глаз — такое выражение появлялось на ее лице всякий раз, когда от того, что она говорила, зависели человеческие жизни.
 «Послушай, — продолжила она мягко, — я не стану извиняться за то, через что тебе пришлось пройти, потому что это не моя вина — надеюсь, ты знаешь об этом. И я не буду просить прощения за то, что не связалась с тобой, потому что я пыталась. Я лишь... для меня прошло всего четыре недели. Я имею в виду, с крушения „Нормандии". Даже меньше. И я все еще...» Джена внезапно осеклась, и я так и не узнал, что она хотела сказать. Немного помолчав, она продолжила, но теперь тщательно подбирая слова, будто опасаясь сболтнуть лишнее: «Я осталась прежней. Такой же, как... раньше».

 Я вынужден был слушать, как Джена говорит подобное, не имея возможности ответить, и это казалось мне пыткой. Я так, так хотел верить во все, что она рассказывала мне. Если все это правда, значит, она действительно вернулась прежней, и то, чего в последние годы я хотел более всего на свете, свершилось. Не без подводных камней, да, но в этом не было ничего страшного. На нашем пути постоянно возникали преграды. Например, тот факт, что официально я даже разговаривать с ней не имел права до тех пор, пока она не порвет с «Цербером», так как нам полагалось находиться по разные стороны баррикады. Я не знал, увижу ли ее снова — это зависит от того, вернется ли она живой со своей миссии. И я не мог позволить себе волноваться за нее, даже как за друга, так как был уверен, что во второй раз пережить ее смерть не сумею.
 Будто прочтя мои мысли, Джена добавила: «Я буду осторожна. И я вернусь. Рано или поздно». Бросив взгляд в сторону, она пожала плечами и усмехнулась, отчего мое сердце пустилось вскачь. «Может быть. Не волнуйся за меня, я всегда продумываю запасные варианты».
 Джена протянула руку вверх, и картинка на экране замерла. Несколько мгновений я продолжал всматриваться в изображение, сожалея, что пока у меня была такая возможность, не тратил каждую секунду на то, чтобы смотреть на нее.

 Я скучал по ней. Скучал по этой ее ухмылке, заверяющей, что все будет хорошо, а на случай неудачи всегда есть план Б. Мне хотелось вновь понаблюдать за тем, как она берется за какое-то дело с уверенностью, что все обязательно пойдет по ее задумке только потому, что она этого желает. Но больше всего я скучал по возможности говорить с ней, видя, как в процессе она расслабляется и забывает о прошедшем дне, полном забот. Я хотел вернуть ту женщину, что смотрела на меня с экрана под конец записи. Ту, благодаря которой я чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете, потому что, пусть всего на мгновение, каждое ее слово и улыбка предназначались только мне.
 Я подумал о ней, окруженной командой, что в любой момент грозила обернуться церберовскими агентами, преследующими свои цели. С ними она должна была снова выполнить невыполнимое, завершить миссию, которая могла стоить им их жизней. Она опять могла погибнуть, и меня опять не было рядом, чтобы спасти ее. Липкий ужас заполз в душу, внезапно стало трудно дышать.

 Стараясь не поддаваться панике, я принялся обдумывать оборотную сторону медали, а именно возможность того, что Джена находилась под их контролем, что в ее голову внедрили чужие мысли или, хуже того, промыли ей мозги, и теперь она добровольно работает на них. Возможно, она на самом деле верит в то, что они говорят ей. Возможно, сама ее смерть была ложью. Во всяком случае, это не более безумно, чем утверждение, что ее воскресили в лаборатории. Все эти вероятности были достойны рассмотрения, все они могли оказаться правдой, и как бы мне ни хотелось обратного, я просто не имел возможности пойти за ней, оставаясь служащим Альянса. Слишком многое стояло на кону. Слишком высока была цена.
 Никто и ничто не в силах перевернуть мою жизнь вверх тормашками так, как Джена Шепард. Она отличалась от других, всегда отличалась. С нашей самой первой встречи она начала изменять все, что когда-то являлось для меня непреложным, и в конце концов полностью завладела моими мыслями. И дело даже не в том, что только она заполняла нишу в моем сердце, дополняла меня. Без моего ведома она вошла в мою жизнь, и это место принадлежало ей, и только в ней я нуждался.
 В течение месяцев, следующих за ее смертью, становилось все проще и проще игнорировать эту правду, прикрываясь отрицанием и дешевыми заменами. Однако лишь только увидев вновь ее лицо, я осознал, что время никогда не изменит этого, даже несмотря на мое упрямое нежелание признать истину.
 Я просто обязан был сказать что-нибудь — что угодно, дать ей знать, что я тоже изменился не так сильно, как она считает, и что я переживаю за нее. Но после просмотра ее послания обычное письмо казалось мне абсолютно безличным. Так что я пригладил волосы, поправил воротник рубашки и включил камеру.

 — Привет, Шепард, — начал я, прекрасно понимая, что после всех тех раз, что я выдыхал ее имя, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи, «Шепард» звучало слишком формально. В конце концов, я хотел поговорить с женщиной, а не легендой — так же, как говорил когда-то, а потому начал заново: — Джена.
 Черт, это было трудно.
 Прочистив горло, я продолжил:
 — Послушай, я... я хотел извиниться. Снова. За то, что наговорил. Ты права, я не понимал, что происходило, но мне следовало хотя бы попытаться. Мне до сих пор сложно осознать случившееся, не говоря уж о том, чтобы поверить, но если все это на самом деле правда, тогда... Не могу себе даже представить, через что тебе приходится проходить. И если это действительно ты, то я должен был вспомнить, насколько ты упряма и умна. Наверняка у тебя припасена парочка трюков, с помощью которых ты с легкостью ткнешь нас носом в тот факт, что, не поверив тебе, мы совершили ошибку. Я многое еще хочу сказать тебе, но оставлю это до того момента, как мы встретимся, а пока...
 Я опустил взгляд, пытаясь сообразить, как выразить так многое несколькими короткими предложениями.

 — Просто вернись назад. Обещаю, вскоре мы сможем спокойно сесть, и ты расскажешь мне обо всем, что случилось, а я буду молчать и слушать. Мы сумеем все разрешить. Закончи свою миссию, останови коллекционеров, вернись назад и докажи Альянсу, что они ошибались насчет тебя. Заставь их поверить тебе. Ты нужна им, пусть они и не знают об этом.
 «Ты нужна мне. И сейчас, когда ты снова жива, я не могу думать больше ни о чем».
 — И... когда ты вернешься, я приложу все усилия к тому, чтобы встретить тебя. Я поручусь за твои слова, если возникнет такая необходимость. Это меньшее из того, что я могу для тебя сделать.
 — Пожалуйста, будь осторожна. Я... — Фраза «Я все еще люблю тебя» чуть не сорвалась с моего языка. Идиот. Я знал, что только буря эмоций, поднявшаяся в моей душе после нашей встречи, ответственна за подобные мысли. Даже если это и являлось истиной когда-то, с тех пор многое изменилось. И пусть мое тело не оставляло никаких сомнений относительно чувств, которые я питал к ней, в голове царил хаос. Вздохнув, я произнес: — Я серьезно.

************

Шепард

 После Иллиума у нас редко выдавалась свободная минутка. Агенты Призрака сбивались с ног в поисках информации о коллекционерах и их связи со Жнецами, в то время как я продолжила собирать команду, периодически отвлекаясь на второстепенные задания. Вскоре мы отправимся за пределы ретранслятора «Омега-4» и, возможно, хорошо поработав сейчас, увеличим свои шансы на благополучное возвращение.

 Усмирив свою подозрительность, я достаточно хорошо узнала команду. Оказалось, что хотя они, как и многие другие, надеялись на меня, я многому могла у них научиться. Все же работа с настоящими профессионалами, с лучшими из лучших, имела свои плюсы. Как и меня, жизнь била каждого из них, ни для кого из нас это не прошло бесследно, и со временем между нами возникло некое товарищество, не совсем дружба, скорее... взаимопонимание.
 Гаррус всегда был рядом, всегда. И пусть я не могла поделиться с ним всеми своими тревогами и ожидать, что он одной улыбкой облегчит груз, лежащий на моих плечах, однако, что бы ни случилось, я не сомневалась в его верности и поддержке, а в подобных ситуациях это было гораздо важнее.

 Я снова встретила Тали, и она даже присоединилась к команде после того, как одним взглядом я дала ей понять, что вполне разделаю ее опасения относительно «Цербера». Тали предположила, что я работаю под прикрытием, и одной из моих целей является уничтожение этой организации изнутри. Отчасти она была права, но я не могла рассказать ей об этом на борту корабля, который собиралась украсть. СУЗИ до сих пор находилась под контролем программного обеспечения Призрака, о большей части которого она не знала или не имела возможности мне сообщить. В любом случае у меня не возникло необходимости делиться своими планами с кем бы то ни было — все становилось на свои места само по себе. Разумеется, это будет иметь значение лишь в том случае, если мы вернемся из-за ретранслятора «Омега-4» живыми. Когда придет время, я с легкостью перейду этот мост.
 Когда Тали обнаружила тело своего отца, я была рядом; я заслонила ее собой во время повторного слушания перед коллегией адмиралов и высказала все, что думаю о них. Они использовали ее, играли с ней, и я не могла этого так оставить, по крайней мере не сейчас, перед лицом ожидающей нас опасности. Время для идиотских игр и демонстрации своей власти прошло. По возвращении на «Нормандию» Тали назвала меня капитаном, и только тогда я наконец поняла, что это значит, что я значу для нее.

 Касуми научила меня нескольким новым трюкам. И пусть мне никогда не достичь столь высокого уровня в технических умениях, но я была достаточно быстра, чтобы повторить ее смертоносный танец на поле боя. Я знала, что ей пришлось пройти через ад, однако она сохраняла игривый настрой как в битве, так и в жизни, что помогало ей стравляться с ударами судьбы.
 Когда же мне никак не удавалось выкинуть из головы какую-то проблему, я отправлялась на наблюдательный мостик к Самаре, которая помогала мне освоить искусство медитации — довольно сложное дело для кого-то, кто с трудом усиживал на одном месте дольше пяти минут. И все же постепенно я стала медитировать после каждой миссии, очищая разум и отстраняясь от эмоций, что позволяло мне взглянуть на вещи объективно, вместо того, чтобы поддаваться питаемым адреналином чувствам. Самара сказала, что это поможет мне сохранять трезвость мышления, даже несмотря на попытки манипулировать мною, и, судя по взгляду, которым она меня одарила, юстицар прекрасно знала о моей войне на два фронта — с коллекционерами во время заданий и с влиянием Призрака на моем корабле и в моей голове.

 Еще одним оперативником, работающим на меня, а не на «Цербер», оказался Тейн. Он мне определенно нравился. Мы оба убивали по велению других, оба понимали смерть и ее значение. Его слова о том, как тело может быть разъединено с душой и подвластно кому-то другому, являлись истиной. Я знала, каково это, но, привыкая к своему напичканному электроникой телу, начала считать себя счастливой, потому что мне дали второй шанс совершить что-то хорошее. Все, что было у него — его воспоминания, впрочем, то же самое можно сказать и про меня.
 Я думала о том, что сказала Лиаре — о тех моментах счастья, которые всегда приходят неожиданно, и о том, что они стоят того, чтобы за них бороться. После разговоров с Тейном я чувствовала себя менее ненормальной, размышляя о тех временах, когда была абсолютно спокойна, когда чувствовала себя в безопасности, ни о чем не тревожилась, и не позволяла случившемуся после испортить эти воспоминания.
 Мордин помог мне осознать, что людям, наделенным властью — таким, как мы — время от времени приходится принимать сложные и иногда чудовищные с моральной точки зрения решения, а также нести за них ответственность. Я уважала его, пусть и не всегда соглашалась с ним.
 Во время нашего визита на Тучанку я повидала Рекса. В свое время мне довелось совершить немало крутых поступков, однако зрелище того, как самопровозглашенный король кроганов отпихнул в сторону своего советника и радостно проревел, что он рад меня видеть, было чертовски приятным. Сама атмосфера планеты казалась буквально пропитанной боевым духом этой древней расы и возбуждала во мне нечто примитивное и свирепое. Мне хотелось убить что-нибудь голыми руками, а потом издать триумфальный клич. Для обряда посвящения Гранта я взяла с собой Джек, и когда поверженный молотильщик рухнул перед нами на землю, мы рассмеялись, опьяненные собственной властью.
 Грант присягнул мне на верность, заявив, что я являюсь его единственным боевым мастером, потому что мне нет равных. Прежние командиры всегда велели мне держать свое самомнение при себе, но я каждый раз отвечала, что до тех пор, пока кто-нибудь не докажет обратного, буду считать себя лучшей и действовать соответственно. До этого момента это никому так и не удалось, даже Андерсону, хотя он и сумел несколько раз застать меня врасплох. В конце концов, если ты и вправду превосходишь остальных, то это не заносчивость.

 Порой мы с Джек устраивали в трюме корабля спарринг-матчи, и пусть она не могла действовать в полную силу из опасения разнести «Нормандию» в щепки, я все же выучила пару новых приемов, помогавших вырваться из стазисных полей и обезвредить биотика. Разумеется, Джек не рассказывала мне всего, что знала, на тот случай, если однажды все же решит убить меня, однако я взяла от нее все, что смогла. Иногда за моими попытками прорваться через созданный биотиком барьер наблюдал тихо посмеивающийся Грант, в то время как Джек осыпала меня оскорблениями, стараясь разозлить.
 Когда мы взорвали лабораторию на Прагии, мне довелось увидеть до сих пор живущего в этой опасной преступнице напуганного ребенка, и я порадовалась тому, что вызволила ее из тюрьмы и взяла на борт. Когда страшные вещи происходят с тобой в детстве или пока ты слишком слаб и беспомощен, чтобы защититься, снова попадая в подобные обстоятельства, тебе уже очень сложно убедить себя в том, что все изменилось. Повстречав Финча, я потратила несколько минут, чтобы вспомнить, что он — никто из них — ничего не сможет мне сделать: теперь, если они попытаются мне угрожать, я просто убью их так же, как убила его. Я больше не была пугливым ребенком, вынужденным бороться за свою жизнь каждый день, или подростком, зарабатывающим право на свободу, позволяя другому использовать себя, как свое оружие. Теперь я Спектр, солдат, и мне нечего и некого бояться. Если я не смогу остановить или устранить угрозу, то никто не сможет.
 Взрыв старой тюрьмы Джек послужил катарсисом более чем в одном смысле. Это стало не только открытым выражением нашего отношения ко всему, что олицетворял для меня «Цербер» (пусть Призрак и отрицал свою к этому причастность), но мы также показали, что стали взрослыми и сильными и обзавелись большими гребаными пушками. Столь многие пытались использовать нас, но теперь этому положен конец.
 Я снова сказала Джек, что она вольна отправиться туда, куда ей хочется — и к черту оплату «Цербера», однако она пожала плечами и, ухмыльнувшись, ответила, что на самом деле ей не терпится отправиться на самоубийственное задание, которое она считает в некотором роде вызовом, и что останется по крайней мере до тех пор.

 Этот разговор состоялся после того, как я прекратила их с Мирандой ссору. Едва только Джек вышла, я обратила внимание на недовольную Лоусон и поинтересовалась, действительно ли она лучший оперативник «Цербера» или же просто язвительный подросток, который не в состоянии совладать со своими антипатиями на полминуты, чтобы сказать Джек то, что та желала услышать. Джек наиболее ущербна из всех нас и совершенно незрела в проявлении эмоций; я могла ожидать подобной выходки от нее — я и сама вела себя точно так же первые несколько лет в Альянсе, чем немало усложняла жизнь остальным. Однако я никак не предполагала, что Миранда ответит ей в том же духе, а затем откажется признать свою неправоту. Подобное поведение вывело меня из себя, о чем я не преминула ей сообщить. В конце концов, она считала, что мне должно хватить двадцати четырех часов после двухлетней комы, чтобы прийти в себя, так что я была уверена, что она и сама способна взять себя в руки, когда речь идет о Джек.
 Миранда извинилась и признала, что не в состоянии оправдать мои ожидания. Она была создана совершенной, однако, по ее словам, я все равно оставалась лучшим, что могло предложить человечество. Довольно странным казалось стоять в своих стертых сапогах с растрепанными волосам и выслушивать, как одна из самых красивых, талантливых и увлеченных женщин признается в том, что завидует мне. И все же благодаря ее словам моя симпатия к ней возросла. Я наконец-то почувствовала, что ее верность мне и нашей миссии начала затмевать ее веру в Призрака и «Цербер». Это хорошо, мне очень не хотелось бы ее убивать.

 О существовании ее коллеги Джейкоба я вспоминала, лишь когда мне необходимо было зайти в оружейную. Мы уже давно преодолели враждебность, что существовала между нами поначалу, а оставив его отца на той богом забытой планете на милость людей, которым он причинил столько горя, я стала беседовать с ним всякий раз, приводя в порядок свое оружие. Я удовлетворяла его любопытство настолько, насколько мне того хотелось, хотя и была уверена, что он и так знал все это из моего досье. Порой я замечала его самодовольный взгляд, свидетельствующий о том, что он флиртует со мной. Иногда я отвечала ему тем же, однако только потому что он был недурен собой — небольшое развлечение, призванное напомнить мне, что, даже несмотря на все случившееся со мной, я оставалась привлекательной. Если, конечно, вам нравятся невысокие, покрытые шрамами женщины с сильными бедрами — женщины, которые могут с легкостью убить вас.
 Всякий раз, когда мой взгляд скользил по его идеальному телу, я говорила себе, что не стану спать с ним, потому что это будет слишком просто, однако прекрасно отдавала себе отчет в том, что это ложь. На самом деле я не собиралась спать с ним, потому что знала, что буду видеть другое лицо, и все, о чем смогу думать — это о том, как в одночасье разрушились отношения с единственным в моей жизни человеком, которого я боялась потерять. Но я не вспоминала об этом, никогда. Вместо этого я занимала себя работой, стремясь к тому, чтобы ни у Джейкоба, ни у кого-либо другого на этом корабле не осталось незавершенных дел, и, следовательно, возглавляемая мною миссия стала их главным приоритетом.

 Это не являлось манипуляцией в полном смысле этого слова. Вся моя ложь сводилась к утаиванию, и я на самом деле искренне была так или иначе заинтересована в каждом из них. Я нуждалась во всех членах моего экипажа и в своем стремлении совершить невозможное должна была знать наверняка, что все они идут на это ради меня, а не ради «Цербера».
 На словах Призрак пытался убедить меня в том, что доверяет мне, что я ему необходима, тогда как на деле раз за разом доказывал, что я не более чем его несмышленый питомец. Каждая его речь, каждый поступок подталкивали меня в определенном направлении, и я начала внимательно следить за тем, что он говорит, в надежде выяснить, какова его конечная цель, в то время как сама делала все возможное, чтобы двигаться в противоположную сторону, одновременно притворяясь, что слушаюсь. Это неимоверно выматывало, однако я все держала под контролем, пусть и с трудом. Сложнее всего оказалось скрывать свои планы даже от тех, кому я могла доверять. Когда-то Лиара заметила, что у меня невероятно сильная воля. Кажется, она была права.
 Наша вылазка на поврежденный корабль коллекционеров едва не обернулась провалом, а после Призрак заявил, что не сомневался в моих способностях и что утаивание фактов было вынужденным. Я прекрасно знала, что все это — гребаная ложь, однако ответила, что понимаю, почему он так поступил. Я сказала, что просто не люблю, когда меня испытывают после всего, через что я прошла, и хотя невозможно было сказать наверняка, но, кажется, Призрак поверил мне.
 Да, все складывалось как нельзя лучше. Я сделала все, что могла, чтобы ни у кого не осталось незавершенных дел перед лицом самоубийственной миссии. Я помогла всем, кроме себя.

 Я получила сообщение Кайдена спустя несколько дней после того, как оно было отправлено. Мой хомяк — до сих пор без имени — пищал без умолку, и я наконец достала из его клетки коммуникатор. Заметив горящий огонек, я подсоединила устройство к консоли и с неожиданным трепетом обнаружила, от кого пришло письмо.
 Опустившись в кресло, я принялась смотреть прикрепленное видео. Я почти забыла те странные эмоции, отражавшиеся в его глазах, по которым мне всегда удавалось определить, о чем именно он думает. Его лицо, выдающее все его чувства, покрытые щетиной щеки — колючие и идеальные под моими пальцами. Его брови, сходящиеся на переносице, отчего на лбу появлялись тонкие линии всякий раз, как он пытался выразить словами какую-то тяжелую мысль. Порой он выглядел так, словно ему было больно, а иногда смотрел печально, потому что больно было тебе, и это означало, что он говорил искренне, даже более искренне, чем обычно. Когда он смущался из-за того, в чем только что признался, то издавал этот звук — полувздох-полусмешок и улыбался. Когда он не кричал, а просто говорил, его голос заставлял мое тело вибрировать, поднимая внутри волну безрассудного, непреодолимого влечения. Я вспомнила, как он шептал что-то мне в ухо, как мое имя звучало в его устах. В какой-то момент его голос надломился, и я вздрогнула.
 «Пожалуйста, будь осторожна. Я... Я серьезно».

 Когда видео закончилось, я осознала, что сижу с приоткрытым ртом и гляжу на его застывшее изображение так, словно если буду выглядеть достаточно несчастной, то он сойдет с экрана и поведает мне все то, что хочет сказать лично. Заставив себя отвести взгляд, я выключила консоль. Я все еще злилась на него, хотя и не была уверена, из-за того ли, что он сделал, из-за того, что не находился рядом или из-за того, что я нуждалась в объекте, чтобы выместить всю накопившуюся во мне ярость, вызванную этой идиотской ситуацией. Мне не нравилось вот так зависеть от других людей. Битва — это одно дело, эмоции же — совсем другое. Я, черт возьми, понятия не имела, как вести себя, когда дело касалось эмоций, и меня бесило, что он всколыхнул во мне такую бурю чувств. Он не имел на это никакого права. Несправедливо было заставлять меня довериться ему, поверить на те несколько коротких недель, что вместе мы справимся с чем угодно, только для того, чтобы, когда я вернулась, заявить, что не знает меня, и повернуться спиной. Я ненавидела себя за то, что так верила ему, пусть это и было приятно когда-то. Я злилась на то, что вообще поддалась моменту и поцеловала его.

Мое тело, однако, не поддерживало мой разум. Во сне оно принимало Кайдена с распростертыми объятиями, будто ничто не изменилось с нашей последней ночи, проведенной вместе. Во сне мы находились в постели, теряя себя друг в друге, и я вспоминала, каково это — иметь его рядом, пусть ненадолго, позволять себе быть с ним, упиваться ощущениями кожи, прижатой к коже, и просто чувствовать себя в безопасности. А после, за мгновение до того, чего так жаждали наши тела, я просыпалась, хватая ртом воздух и ощущая разливающееся внутри разочарование; сердце бешено колотилось в груди, пока воспоминания всего, произошедшего с тех пор, всплывали в памяти. Скользнув рукой вниз, я заканчивала то, что начал мой разум, но это никогда не было так хорошо, как во сне, когда он находился рядом, и я могла притвориться, что нас не разделяли эти два года, и я не была всего лишь призраком для него.
 Но я была настоящей. Я была собой, а не гребаным роботом. Я была человеком. И я не могла справиться со всем в одиночку.

 Я скучала по нему. Скучала по возможности выговориться под конец дня, по его словам, которые заставляли поверить, что все в порядке; по тому, как просыпалась только чтобы обнаружить, что он, не будя, заключил меня в объятия. Все, что я никогда не говорила ему, не говорила никому; все, что держала при себе. Я скучала по нему, но не могла ему этого сказать. Его чувства изменились, должны были измениться за это время, и я ни за что не признаюсь в своих. Это было мое незавершенное дело, но я ничего не могла предпринять, потому что это означало бы признать проблему перед кем-то, кроме меня самой и Гарруса, который поклялся более не упоминать о разговоре, состоявшемся в моей каюте.

 Я не стала отвечать на сообщение. Сейчас я не могла сказать ему ничего, о чем бы не пожалела позже, поэтому я просто убрала коммуникатор обратно в домик хомяка и постаралась выкинуть это из головы. И все же его слова, произнесенные таким голосом, забыть было куда сложнее, чем простое письмо, и только очередная крохотная порция информации от Призрака помогла мне вернуться мыслями к миссии. Они нашли неактивного Жнеца.
 Наконец-то я увижу вблизи то, что свело с ума Сарена. Оставалось лишь надеяться, что эта штуковина действительно мертва. Слишком подходящим и слишком жестоким будет повторить его судьбу.
 «Сарен тоже считал, что поступает правильно».
 Я терла шрам за ухом, оставшийся после вырезания «предохранителя», раз за разом повторяя себе, что я не такая.

Отредактировано: Архимедовна.