Мы теперь в Discord
Это место было трудно узнать и в тоже время невозможно не узнать. Цитадель стала одним большим вымершим городом, покрытым развалинами и руинами, постоянно напоминающими о том, что совсем недавно пережила эта станция. Однако здесь, в Солнечной системе, повиснув над легендарной и непобедимой Землей, она приобретает совсем другое значение, оттенок.
Руины, словно через пелену времени, рассказывают о том, что здесь было. Как умирали люди, как рушились высотные здания и обваливался прекрасный Президиум. Цитадель — центр галактики — сыграл роль намного важнее той, что ему приписывали. Теперь, когда самое худшее осталось позади, Цитадель — символ былой власти, памятник войны и победы в ней, медленно и успешно восстанавливается. Руками людей, руками турианцев, саларианцев, азари — абсолютно всех.
Оставшиеся на Цитадели не выжили. Многие погибли в попытке сохранить контроль над станцией в момент ее переправки, другие погибли под завалами, третьи — в результате выстрела ГОРН’а. Нет больше вездесущего СБЦ, нет беззаботных прохожих в Президиуме, нет суеты в районах Закера. Есть только гнетущая тишина и рыдания близких, тех, кто нашел тело своего друга под завалом разрушенной легенды. Но все можно восстановить. Жертвы не вернуть, но память будет жить, никуда не деваясь с неба победоносной Земли, под ореолом Солнца, на орбите планеты, частью которой стала Цитадель.
Он не думал, что увидит это. Он не думал, что снова вернется в это место. Он шел словно по пепелищу, осматривая знакомые, дорогие сердцу места. Хромой, покалеченный, покрытый ожогами и душевными ранами, но живой, идет в место, которое ему было на Цитадели дороже всего.
Среди пожаров, разрушений и взрывов ей удалось уцелеть. В покосившейся, обрубленной башне все еще дожидалась хозяина квартира Андерсона. Она, конечно, мало была похожа на то, что он помнил, однако его сознание и мышление само воспроизводило запомнившуюся картину. Не смотря на стоящую вокруг тишину, он слышал голоса тех, кто уже, наверное, сюда не вернется. Как громко смеется Рекс, как урчит в животе Веги, и как звонко смеется Лиара... Как среди приятного балагана играет заводная музыка, где-то гремит посуда, громко произносится тост: «За победу, которую мы обязательно одержим!». Они одержали эту победу. Но все вокруг замолчало.
В космосе стало тихо. Лишь приглушенно шумят двигатели собранного им, его руками, кровью тех, кого он уже не вернет, галактического флота. С Земли больше не видно звезд, лишь огни повисших на орбите кораблей, латающих свои боевые ранения. Изредка на небесах можно увидеть пролетающий вниз осколок разбитого корабля, словно падающей звезды. Все стало другим, но и осталось тем же.
Пол засыпан осколками стекла и прочей пыли, разрушен второй этаж, заваливший собой вторую спальню и часть кухни. От подаренной ему квартиры остался только просторный холл, выбитые напрочь большие окна, теперь открывающие вид на руины когда-то неустанно живущего, никогда не засыпающего Сильверсан Стипа. Едва уцелела уже давно не напоминающая саму себя мебель, сломанный рояль, на который упал какой-то массивный булыжник, съехавшие в одну сторону столы. Он идет по всему этому, понимая, что, даже не смотря на все эти скребущие когтями по душе разрушения, у этого «пепелища» есть будущее, и он улыбается. В последний раз это место было наполнено надеждой, оно видело улыбки его друзей, оно отражало эхо их голосов. И все верили в удачу, все питали надежды и смотрели в будущее, каким бы оно ни казалось. И не смотря на алкоголь в их головах, они были счастливы. Разные, с разными точками зрения — от империализма до наивности, они были здесь одной семьей, одной неразлучной командой.
Шепард вернулся домой и как бы до этого он предвзято не относился к Цитадели, теперь он ощущает, что пришел на свое место, в свою «берлогу», где отдыхал, проводил редкие, но дорогие тихие вечера, слушая музыку Лиары. И он не где-то в Туманности Змея, он прямо над родной планетой, которую защищал ценой собственной жизни. Живой герой, идущий по руинам разрушенного войной города. Драматичная, но наполненная надеждой на завтра картина... Что завтра станция расцветет новым цветом и вдохнет новую жизнь над Землей, под родным, пусть и непривычно слепящим глаза солнцем.
Крепко держа руку Джокера, хромая на обе ноги, медленно ступал по осколкам Шепард. Осколки стекла и сломанных сенсорных панелей — личный дневник Андерсона. Он оставил здесь все — свой приют и свою историю, события, о которых он никогда бы не рассказал лично, оставил в виде голосовых сообщений. И он тоже умер здесь. На этой станции.
— М-да, не мешало бы тут прибраться... Ну, пыль там вытереть, пол протереть... — разглядывая обвалившиеся стены и потолок, сказал Джокер, придерживая хромающего капитана. — А то ведь не узнать место наших посиделок, да?
Шепард улыбается. Лично он прекрасно узнает это место и вспоминает все, что с ним было связано. Каким бы слоем пыли и штукатурки ни был покрыт пол, сколько бы стен ни обвалилось, какой бы внушительной ни была дыра на потолке, он все равно узнает бежево-белые стены и вид из выбитых окон.
— Ага, и вообще все отстроить не помешало бы, — кивал с улыбкой Шепард, отпуская руку Джокера.
Ходить ему тяжело. Множество переломов, успешно и быстро срастающихся, пострадавший от падения позвоночник, не дающий ему нормально ходить, ранения, ожоги от взрывов, но он все еще жив. Под бетонной плитой, хватаясь за последние попытки выжить, вопреки всему, вопреки всем, он делал тяжелый, невероятно болезненный вдох, прорубая себе дорогу к жизни. Он встал на ноги, снова придя в это место.
— А потом снова всех собрать. По случаю уже победы, да? Только в этот раз выдели себе жилплощадь побольше, думаю, гостей придет... Миллионов так шестьдесят, — отойдя к выбитому окну, выговаривал Джокер в привычной ему манере постоянно и по всяким поводам язвить. — И это если ты не будешь приглашать весь твой флот.
— Он не мой, Джокер, — ответил Шепард, выгребая из-под деревянных завалов разбитую сенсорную панельку. Эти вещи дороги ему... Все, что осталось от Андерсона.
— Да, да, я помню. Но, согласись, было бы круто. Они могли бы объявить тебя Шепардом-Победоносцем, и ты бы стал править галактикой...
— О, Джокер, избавь меня от своих фантазий! — легко смеялся Джон. Каждая попытка смеха — новая боль в покалеченных легких, но он обязательно поправится, не зря он выжил там, где выжить было невозможно, чтобы навсегда остаться инвалидом. Он еще посмеется от души.
— О’Кей, я понял. Будешь Шепардом-Освободителем. Ну, или еще кем-нибудь крутым.
— Нет уж, хватит с меня крутости, — с трудом вздыхает Шепард, пытаясь хоть как-то починить едва целую панель.
— Хочешь или не хочешь, а ты уже крут. Живая легенда, герой всего и вся! — непонятно было, лукавит Джефф или говорит абсолютно серьезно.
Когда Шепарда нашли едва живым, «Нормандии» еще не было в Солнечной системе. Они прилетели обратно только спустя пять месяцев со дня уничтожения Жнецов — уставшие, потрепанные, апатичные. Но новость о том, что Шепард жив и находится на усиленном лечении, разбудила в них желание продолжать жить. Друзья, которых он увидел, впервые открыв глаза, были лучше любого рая, в который он мог бы попасть. И подарок судьбы, награда за все пройденные им испытания — совсем не то, что он чудом остался жив и успешно уничтожил всю синтетическую жизнь, а то, что все, кого он любил, кого он знал, остались целы и рядом с ним. Остальное — дело времени. Раны зарастут, разрушенное восстановится, из пепла возродится цивилизация и станет одной большой системой. Все поправимо. Кроме смерти.
— О, зови меня просто Джон, — пожал плечами Шепард, отложив подальше сломанную панель. Ничего своими силами здесь сейчас не восстановишь, к большому сожалению.
Джокер слабо смеялся. Он остался тем пилотом «Нормандии», которого Шепард знал, но все же в нем тоже произошли изменения. СУЗИ больше нет — и это главная причина изменчивости известного теперь всей галактике пилота Джеффа Моро. Он любил СУЗИ той настоящей любовью, которую испытывает органический мужчина к органической женщине. Его не смущало, что она — ИИ, он просто любил ее. И теперь, когда СУЗИ не стало, Шепард чувствует перед Джокером свою вину.
— И все-таки, — словно читая мысли Шепарда, перевел резко тему Джокер, — что там случилось?
Шепард не рассказывал им. Никому. И не горел желанием когда-либо рассказывать. Возможно, когда-нибудь, взяв пример с Андерсона, он оставит после себя голосовые записки, которые прочитают стареющие и нестареющие его приятели и друзья, узнав о том, что ему пришлось пережить на Цитадели. Как видел он угасающую жизнь в глазах Андерсона, как переполнялась его грудь в смешанных чувствах к Призраку, как он смотрел на последнем издыхании в окна незнакомого места на Цитадели перед приборной панелью и видел сражения над Землей, видел ее белые облака, плывущие над оккупированным небом, как полз, выжимая из себя капли силы, чтобы дотянуться и довести дело до конца... И как делал самый сложный выбор в его жизни...
Но он ни о чем не сожалеет.
Выбрать «контроль» означало стать рабом и взять в рабство Жнецов. Призрак был в чем-то прав, но Шепард не видел конца войне таким образом. Он слишком ненавидел Жнецов, которые отобрали миллионы, миллиарды жизней, чтобы просто увести их подальше от Земли. Он шел по красной дороге, делая выстрел за выстрелом, ощущая жар вспыхнувшего от взрыва огня, понимая, что убийство Жнецов – это жертва других… Жертва гетов, обретших будущее, жертва СУЗИ, навсегда замолчавшей на мостике «Нормандии». Ему жаль, что их не вернуть. И больно... Видеть имя «СУЗИ» на мемориальной доске.
— Может быть, когда-нибудь я расскажу, но не сейчас. Было сложно, — кратко отвечал Шепард.
Даже врагу не пожелаешь встать перед таким выбором. Он не жалел своей жизни, но он не видел другого выхода. Он проделал такой путь ради одной цели — уничтожение Жнецов. Он потерял верных товарищей ради этой цели, он вспоминал их лица, преследуя эту цель, и он не мог повернуть назад и изменить своего решения. Все то, что случилось у Катализатора, до сих пор снится ему. Кошмарный сон, который он хотел бы забыть, шрам, который никогда не зарастет.
— Ага. Ну, ничего. Ты спас всех нас, нет ни одного живого существа, который был бы тебе не благодарен. Ты будешь жить в малине, Шепард, — без скрытого смысла и подтекста говорил Джокер, сложив руки на груди. — Восстановишь квартиру, заведешь себе свой карманный ИИ и будешь счастлив...
— Джокер...
И все же Джефф Моро остался Джеффом Моро. Он всегда говорил то, что чувствует, не скрывая, не утаивая, не маскируя. Утрата СУЗИ — утрата не только для него.
— Я знаю, я знаю. Просто... Это кажется нереальным: Земля свободна, ты живой, мы с тобой разговариваем совершенно реально. А еще мертв Андерсон, СУЗИ больше нет, и мы не летим куда-то сломя голову, чтобы спасти еще пару сотен жизней в галактике. Все закончилось.
— Я думал, ты будешь рад наконец-то освободиться.
— Я рад, правда. Но нужно привыкнуть. Не парься.
Ему хотелось бы сказать: «Извини, что так получилось», но не сейчас. Для всех война — свежая рана, еще кровоточащая рана. Многие потеряли близких, а утрата не проходит просто так. И все эти руины — лишь напоминание того, что было. Нельзя обманывать себя — образы в голове — всего лишь образы. Нельзя вернуть то, что было потеряно, лишь воссоздать снова. И эту квартиру, и эту станцию, и их жизнь, которой не суждено вернуться в привычное русло.
«Молодец, сынок. Я горжусь тобой», — звучало в его голове. Он выбрал красную дорогу, потому что, не смотря на все последующие потери и жертвы, она была правильной. Он спас всех, кроме некоторых, и до боли жаль, что есть это не нужное «кроме».
— Эй, коммандер! — словно пробудившись ото сна, посмотрел на Шепарда Джокер. Во взгляде нет ни намека на слабости, все те же бегающие небольшие карие глаза, наполненные живительной силой, порой так нужной самому Шепарду. — Веник принести?
— Ага, тащи сюда всю команду. В этот раз балаган будет посерьезнее того утра, — снова осматривая руины знакомой квартиры, говорил Шепард.
— Ай-ай, коммандер! — словно в рации слышался Шепарду заезженный ответ. Заезженный, но привычный, ведь даже не смотря на то, что им предстоят такие серьезные новые начинания, там всегда есть место для того, что они помнили и любили.
За шутками скрывается грусть. За сладостной победной — горечь утрат. Но они победили, они живы, и та фотография, сделанная перед полетом на базу Призрака, фотография, где все всегда будут живы и счастливы, будет висеть на самом видном месте, а торжественное «Нормандия» перед спуском затвора будет автоматически звучать в его голове. И это единственная вещь, которая не уйдет в прошлое и прошлым не станет.
Отредактировано. Isaac_Clarke
Комментарии (4)
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
Регистрация Вход