Горсть Пыли. Глава 33. В коричневом тумане

Только шепот составляет ей компанию в лесу. Всегда шепот. Иногда это голос Эшли, иногда — Мордина. Пару раз она слышала бархатистый голос Тейна, и в те моменты ей отчаянно не хватало его советов, его вселяющего уверенность присутствия. Калахира, госпожа непостижимых глубин, я прошу о твоем прощении. Стоя под голыми ветвями, она слышит голос Легиона — механический, но переполненный эмоциями. Легион отдал так много — отдал буквально все — ради того, чтобы геты могли сохранить свои жизни, и что сделала она? Направила оружие и выстрелила. Принесла в жертву их всех. Сожгла, уничтожила. Во всяком случае, всех носителей искусственного интеллекта. Она ждет, прислушивается в ожидании голоса СУЗИ, но призрак СУЗИ молчит.

На этот раз кое-что изменилось. Идет дождь, и капли мягко барабанят по стволам и опавшим листьям. Вдалеке раздается раскат грома, а спустя мгновение небо прорезает молния. Вспышка света такая яркая, что ей приходится несколько раз моргнуть, чтобы снова обрести способность видеть. Вместо ее брони с эмблемой N7 и белыми и красными полосками она одета в больничную рубашку. Белый хлопок, намокнув, стал практически прозрачным и облепил ее худую фигуру. Она проводит ладонью по ребрам, отчетливо ощущая каждое из них, как пластины ксилофона. Интересно, какую мелодию можно на них сыграть? Она подозревает, что только что-нибудь траурное, вроде похоронного марша и элегий. Жалобная песнь по умершим. Что ж, вполне подходяще. Ее ноги босы, но, по крайней мере, она стоит без чьей-либо помощи. Почему-то это очень важно.

Маленького мальчика с широко распахнутыми глазами, за которым ей нужно гнаться, нигде не видно. Она ищет его, медленно поворачиваясь на месте. Тени двигаются сквозь деревья, и их больше чем прежде. Она до ужаса боится, что какая-нибудь из них окажется слишком близко, боится, что узнает их лица и тогда сможет дать имена своим неудачам. Без маленького мальчика она не знает, в каком направлении идти, так что остается на месте. Голова болит. Сердце тоже. Ее желудок пуст. Как и ее руки.

Она не плачет. Она прилагает большие усилия к тому, чтобы не заплакать, опасаясь, что, начав, не сумеет остановиться. Но, дотронувшись ладонью до щеки, она чувствует влагу, а поднеся пальцы к губам, ощущает солоноватый вкус.

Она практически подпрыгивает на месте, практически вскрикивает, когда маленькая горячая ладошка берет ее за руку. Она ожидает, что это маленький мальчик, даже несмотря на то, что он всегда убегал и никогда не позволял ей дотрагиваться до себя, не позволял ей помочь ему. Она лишь хочет помочь. Старые раны начинают снова жечь. Наверняка в скором времени они будут обжигать. Но когда она смотрит вниз, то видит улыбающуюся ей девочку с рыжими волосами и серо-зелеными глазами. У нее не хватает одного зубика, а хвостики по бокам головы слегка вьются в моросящем дожде. Другой рукой девочка прижимает к себе огромную фиолетовую банку.

«Привет, — говорит она своим сладким голоском, так неуместным в этом пристанище мертвых. — Мне здесь не место. Ты можешь отвести меня домой?»

Девочка не ждет ответа. Она хочет сказать что-нибудь вроде «тебе нельзя разговаривать с незнакомцами», но почему-то эта малышка, так сильно выбивающаяся из окружения со своими большими глазами и недостающим зубом, кажется знакомой, поэтому она позволяет ей тянуть себя вперед по тропинке.

«Ты голодна? — спрашивает девочка, пройдя всего дюжину шагов. — У меня есть печенье, правда, осталось не так уж много. Маме придется сделать еще. Я буду помогать. Можешь съесть одно, если хочешь».

Она говорит это с таким великодушием, с каким маленькая королева посвящает в рыцари достойного этого звания солдата.

Несмотря на то, что желудок урчит от голода, она отрицательно качает головой.

«Ты знаешь, что твое платье очень некрасивое?»

Это заставляет ее улыбнуться.

«Не смотри вверх, — предупреждает ее маленькая девочка. — Там напуганная».

Получив такое предупреждение, она не может не посмотреть. Она поднимает взгляд, но вместо привычного тумана видит молодую девушку, сидящую на дереве. Ее длинные рыжие волосы слиплись от пота, а глаза кажутся дикими от пережитого страха. Одной рукой девушка держится за ветку, а в другой сжимает отвертку. Большинство пуговиц на ее блузке расстегнуты. Даже с такого расстояния видна цепочка засосов на ее коже, начинающаяся от груди и идущая к шее.

«Убирайся, — шипит девушка на дереве. — Они приближаются. Они увидят тебя. Они увидят тебя, если ты останешься здесь. Они убьют тебя... в лучшем случае. Ты знала, что бывают вещи хуже смерти? Я — нет. Я не знала».

«Я бы предложила ей печенье, — говорит маленькая девочка печально, — но сомневаюсь, что она возьмет его. Мне кажется, ей бы не помешало печенье, как считаешь? Мама всегда следит, чтобы дома было печенье, ты знала? Она говорит, что это на всякий случай. Нет такого горя, которому не смогло бы помочь печенье. — Девочка поднимает голову, и девушка на дереве отползает дальше, выгибая спину, словно рассерженная кошка. — А может быть, печенья недостаточно».

На этот раз она сама тянет маленькую девочку за руку, но как только они удаляются от сидящей на дереве девушки, малышка снова перехватывает инициативу и ведет ее по еще более темной и заполоненной тенями тропинке. Она старается не обращать внимания на их шепот. Старается не наделять их лицами. Тщетно. От участи полностью погрузиться в пучину самобичевания ее спасает маленькая девочка, останавливаясь так резко, что она едва не налетает на нее.

«Ух ты! Только погляди на ее платье», — шепчет малышка с удивлением и завистью.

Она смотрит. Девушка сидит сгорбившись на одной из скамеек, которыми на ее памяти еще не пользовались. Ее платье походит на белое пышное пирожное из шелка и шифона, словно сияющими звездами, украшенное хрустальным бисером. Слои ткани шевелятся под дуновением легчайшего ветерка. Поскольку девушка сидит повесив голову, а когда-то уложенные длинные рыжие локоны выбились из прически, она не видит ее лица. Ее руки плотно прижаты к животу. Лента повязана вокруг одной из них — наверняка когда-то она была розовой, но теперь покрыта ржавыми пятнами засохшей крови.

«Почему она так сидит? — спрашивает маленькая девочка, крепче прижимая к себе банку. — Она голодная? Может быть, она хочет печенье?»

Нет, эта девушка не голодна — она уверена в этом, хотя и не понимает, откуда взялась эта уверенность. Она умирает. Она ничего из этого не говорит вслух.

Сидящая на скамейке девушка поднимает голову. Идеально ровное пулевое отверстие виднеется прямо по центру ее лба. Практически безвредное, как незначительная деталь. Она не может отвести взгляд.

«Мы умерли за тебя, — хрипло говорит девушка; ее голос похож на крик, на битое стекло — в миллион раз хуже, чем любой другой шепот, что она слышала здесь прежде. — Мы умерли за тебя, а что ты сделала для нас? Ты даже не помнишь. Ты даже не помнишь».

Наконец — наконец — она обретает голос. Задыхаясь, она спрашивает: «Что прикажешь сделать?»

«Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно. Нам здесь не место. — Девушка с усилием поднимается на ноги, спотыкается и падает. Она ползет вперед, а из раны на лбу сочится кровь. — Разве ты не понимаешь? Мы не должны были сюда попасть!»

Маленькая девочка рядом с ней плачет и зовет маму. Банка с печеньем выпала из ее рук и разбилась. Четыре небольших печенюшки размокают под дождем. Со стороны рощи доносится отчаянный крик напуганной, заточенной в тюрьму из ветвей. А та, что одета в белое платье, продолжает ползти вперед, и ее глаза — ее знакомые серо-зеленые глаза — не моргая, глядят на нее. Она снова падает плашмя на живот, и на этот раз ее попытки приподняться не увенчиваются успехом. Лежа щекой в грязи, девушка в белом платье все повторяет: «Слишком поздно, слишком поздно», а маленькая девочка рыдает: «Я хочу домой! Я хочу домой!», а напуганная среди деревьев кричит от страха так, словно душу вынимают из ее тела.

Дождь продолжает идти. Гром. Очередная вспышка молнии освещает лица, которые она не хочет видеть.

Ее пустые руки бесполезны. Она не может починить банку из-под печенья. Она не знает, где дом. Она не может остановить их приближение. Не может прекратить то, что страшнее смерти. Не может помочь, не может вспомнить.

Она не может дышать.

Не может дышать.

***

Задыхаясь и цепляясь за простыни, Шепард проснулась.

— Это кошмар, — прошептала она. — Это не на самом деле. Проснись, проснись.

Но боль казалась реальной, а тени продолжали плясать перед глазами. Она помнила разные голоса, разные крики, разный страх, но при всем желании не могла понять первопричину.

Вместо турианца, обычно занимавшего кушетку, в данный момент в каюте находилась Джек — она стояла, прислонившись спиной к аквариуму и скрестив руки на покрытой татуировками груди. Шепард даже подумала, а не стал ли этот прожигающий взгляд гостьи причиной, по которой она проснулась? Джек выглядела столь же невменяемо, как тогда, в их первую встречу, когда Шепард вытащила ее из превратившейся в руины тюрьмы.

Несколько раз моргнув, чтобы прийти в себя после кошмара, Шепард с трудом села. Сон не облегчил ее головной боли.

— Где Гаррус?

— Ты играешь с ним?

Шепард снова моргнула, приоткрыв рот от изумления. Прищурившись, Джек подошла к изножью кровати, своими движениями напоминая пойманное в клетку дикое животное, которое только и ждет возможности атаковать. Только Шепард не понимала, почему Джек — Джек — захотела бы напасть на нее.

— Прости?

— Не надо пудрить мне мозги. Не могу сказать, что когда-либо интересовалась этими костлявыми засранцами, но если в своих странствиях по галактике ты встречаешься с копами, то обычно это турианцы. Я научилась разбираться в их выражениях. Ярость на лице турианца выглядит не так, как на лице человека. То же касается и страдания. То же касается и безумства.

— И ты считаешь... что? Думаешь, Гаррус испытывает все эти эмоции?

— Я не думаю, — рявкнула Джек, указывая пальцем на Шепард. Ах, если бы можно было убить выставленным пальцем. Правда, как раз Джек это могла, если бы применила биотику. Никогда еще прежде Шепард так не радовалась тому, что не видит голубого сияния. — Я знаю. Чего я не знаю, так это намеренно ли ты дуришь его. Если это обман, то он слишком затянулся. Мне и прежде доводилось быть свидетельницей длительных обманов, однако это... Эта ложь будто специально создана, чтобы уничтожить его, при этом сопутствующие потери, очевидно, полагается считать бонусом.

К этому моменту и внутри Шепард поднялась ярость, только усиленная ее неспособностью двигаться. Разница в их высоте и положении давала Джек преимущество, но ей было плевать.

— Если бы ты на самом деле считала, что я тут затеяла обман века, разве ты сказала бы мне об этом? Не боишься, ну, я не знаю, напугать меня?

— Так бойся, — прорычала Джек. — То есть, черт... Ты играешь ее очень хорошо. Даже то, что ты делаешь сейчас, это твое «кем ты себя возомнила, что так со мной разговариваешь» — типично для Шепард. Но я была там. Я знаю, что видела. И это была не ты.

Шепард расстроенно вздохнула.

— Ты имеешь в виду на «Империи». Но я уже говорила: я не помню...

— Да? Хочешь, напомню тебе?

Прежде, чем Шепард смогла запротестовать, Джек уселась на кровать (Шепард стоило немалых усилий воли, чтобы не отпрянуть) и активировала экран инструметрона. Звук появился прежде, чем видео. Шепард узнала собственный голос — ее собственный, но такой странный, говорящий: «Я... простите, но турианец заставляет меня нервничать. Нельзя ли попросить его подождать снаружи?»

К тому моменту, когда Гаррус с болью в голосе ответил: «Я Гаррус Вакариан», появилось и изображение. Очевидно, Джек сама сняла это видео. Шепард увидела спину Гарруса и саму себя, сидящую на кровати, которой она не помнила, в помещении, которого она не помнила, и с выражением, обычно приберегаемым для собеседников, с которыми ей приходилось быть вежливой.

Словно кукла с ее лицом, Шепард на видео сказала: «Вы не против, мистер Вакариан?», как будто и не знала его. Даже хуже. Как будто он заставлял ее нервничать. Как будто она боялась, что он нападет на нее. Внутри все болезненно сжалось, и Шепард сглотнула поднявшуюся к горлу желчь.

— О, Боже, — прошептала она, когда голос Джек на видео громко спросила: «Какого хрена?»

Благодаря углу съемки, Шепард отлично смогла разглядеть выражение лица Гарруса, когда тот развернулся, чтобы уйти. Она прижала ладонь ко рту, и слезы полились из ее глаз, прежде чем она успела остановить их. «Что я сделала с ним? О, Боже, что я натворила?» Она не закрыла глаз, хотя и очень хотела, продолжая смотреть видео, где Кайден уже пытался взять ситуацию под контроль. Сидящая на кровати женщина с ее лицом и пустой улыбкой задавала ему глупые вопросы, на которые он даже не посчитал нужным отвечать. Женщине, казалось, было все равно. Это представлялось Шепард совершенно неправильным: она всегда ненавидела, когда ей не давали нужных ей ответов. Эта блеклая версия ее просто продолжала моргать, дышать и что-то лепетать.

Запись прекратилась, только когда подоспела доктор Чаквас, и Джек оказалась по другую сторону двери медотсека в компании остальных членов экипажа, выглядящих так же ошеломленно и оцепенело, как и она ощущала себя сейчас.

— Видишь? Работая с детьми, я приучила себя записывать на видео буквально все подряд — им необходимо увидеть свои действия со стороны. Особенно это касается детей-биотиков, ведь для них очень важны правильные движения. А если они получали травму, нам нужно было понять, где, почему и каким образом это произошло. Так что, когда мы вошли в то помещение, и ты была сама не своя, полагаю, у меня сработал рефлекс, и я нажала на кнопку записи.

— Спасибо за то, что показала мне это, — прошептала Шепард. Ее щеки были горячими и влажными от не желающих останавливаться слез. Джек притворилась, что не замечает этого, и Шепард почувствовала глупую благодарность за это крошечное проявление милосердия. — Я... не... Я ничего из этого не помню. Я не... Черт.

— Да уж, а дальше было еще хуже. Как будто бы не существует ничего ужаснее, чем еще можно причинить ему боль. Грубо говоря, ты была при смерти минимум раз в день, затем у тебя были судороги, в результате которых сломалось несколько костей, а потом ты очнулась в своем нынешнем состоянии. Как новенькая. — Джек переместилась, протянула руку и коснулась лица Шепард на удивление нежными пальцами. Она не стала противиться, когда Джек приподняла ее голову за подбородок и долго вглядывалась в нее. — Либо ты лучшая во всей гребаной галактике актриса, либо говоришь правду, — сказала она наконец. Ее ярость не утихла, но во всяком случае теперь Шепард не чувствовала, что вся она направлена на нее. — Мне нужно было убедиться самой.

— Я понимаю. Правда, — сказала она, тяжело сглотнув — это причинило боль, учитывая положение шеи. — Как они сделали это со мной? Кто это сделал?

— Если бы мы знали ответы на эти вопросы, то не сидели бы ровно на заднице, как считаешь? — Джек выдохнула и покачала головой. — Все это неважно. Мы найдем ублюдков и заставим их заплатить. Мы же этим занимаемся, верно?

— Верно, — повторила Шепард. Увиденная ею видеозапись вкупе с пережитым ночным кошмаром усилили головную боль. «Ну и кто теперь кого заставляет нервничать?» — Джек? Ты знаешь... ты знаешь историю о Троянском коне?

— Имеешь в виду ту, где какие-то идиоты открыли двери, потому что думали, что огромная гребаная деревянная лошадь была подарком, и — сюрприз! — она оказалась полной засранцев, убивших их, когда они спали?

Шепард кивнула.

— Если я... если они... Слушай, я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

Джек вопросительно выгнула бровь, хотя уголки ее губ опустились, придавая лицу мрачное выражение.

— Что-то мне не нравится, куда это ведет.

— Если в итоге я окажусь не той, кем меня все считают.... если сделаю что-то, чтобы навредить этому экипажу, этому кораблю, невинным людям — что угодно — я хочу, чтобы ты пообещала, что сначала размажешь меня по стенке и только потом станешь задавать вопросы. Делай, что сочтешь нужным. — Шепард сжала лежащую рядом руку в кулак. — Я не могу... я и так... У меня и так слишком много крови на руках. Я не хочу, чтобы ее стало еще больше. Особенно, если женщина с твоего видео снова объявится. Она... Я не знаю, кто она, но она пугает меня до гребаной дрожи.

— Теперь ты заговорила, как я. Оставь ругательства профессионалам.

Шепард не попалась на уловку, и попытка Джек сменить тему провалилась.

— Я доверяю тебе действовать, возникни вдруг такая необходимость. То, что ты пришла сюда сегодня, подтверждает мою правоту в твоей оценке. Черт, я рада, что ты решила пойти против меня.

— Это вовсе не то, что я...

— Пообещай мне, Джек. Пожалуйста. Или же я покончу с собой в качестве превентивной меры. Я не шутила, когда говорила о том, что крови на моих руках уже достаточно.

— Ты играешь нечестно, Шепард, — пробормотала Джек, опуская голову. — Нечестно.

Шепард протянула руку и обхватила ладонь Джек. Тонкие, покрытые татуировками пальцы дрожали.

— Ты знаешь, каково это, когда тебя используют. Ты знаешь, что я пристрелила бы на месте любого, кто попытался бы провернуть это с тобой снова. А что если... что если на этот раз используют меня? Избавь меня от страданий, а затем убей каждого мерзавца, ответственного за то, что сотворили со мной.

— Ладно, — согласилась наконец Джек после длинной паузы, в течение которой тишину нарушало лишь бурление воды в аквариуме, создаваемое ВИ. Ее голос звучал уверенно и решительно, и это подарило Шепард капельку спокойствия. — Я обещаю.

— И не... наверное, будет лучше, если ты не станешь рассказывать Гаррусу об... этом.

— Черт, Шепард, — возмутилась Джек. — Мне еще не надоело жить.

— Но потом... Если оно будет — это «потом»... Напомни ему о Троянском коне. Скажи, что это как подарок от Гриксоса. Он поймет.

— Он точно не скажет мне спасибо.

Шепард вымученно улыбнулась.

— Но я скажу.