Горсть пыли. Глава 23. И грянул гром


Оригинал: A Handful Of Dust;
Автор: tarysande;
Разрешение на перевод: получено;
Переводчик: Mariya;
Жанр: драма;
Персонажи: фем!Шепард/Гаррус, Тали и др;
Описание: Десять миллиардов здесь умрут, чтобы двадцать миллиардов там выжили. Закончившаяся война оставила за собой осколки, которые нужно собрать, и жизни, которые нужно возродить. И пусть даже Жнецы больше не угрожают галактике, ничего не стало проще.
Статус: в процессе;
Статус перевода: в процессе.

Дождь не просто идет, он льет сплошной стеной, и она, тяжело дыша, пробирается сквозь тьму. Бежит. Она всегда бежит. Только не помнит, почему? От чего? От чего-то плохого. От чего-то ужасного. Это она знает, не правда ли?

Голова раскалывается. С каждым шагом жижа хлюпает под ногами, мешая продвижению, затягивая.

В уме бесконечно повторяются слова детской песенки. Ее голос.
Идет дождь. Голос ее матери. Льет дождь. Голоса всех детей из детского сада, в который она когда-то ходила. Старик храпит.

Мама будет ее искать.

Он упал с кровати и ударился головой.

Нет. Нет, мамы нет в живых, а потому она не станет беспокоиться. Мамины всегда перепачканные землей пальцы теперь мокрые от крови; они больше никогда не будут перетирать комки земли, никогда не взрастят жизнь практически из ничего, никогда не распутают ее волосы. Папа никогда больше не будет петь свои глупые песни, чинить то, что никому, кроме него, не удалось бы починить, покупать неимоверно дорогие духи для своей Ирландской розы. Все дети из ее детского сада мертвы или того хуже.

И он не смог подняться утром.

Когда она была маленькой девочкой, то не понимала этой строчки. Она поняла ее сейчас.

Дождь не смывает вонь гари и крови. Не заглушает крики.

Но это тоже неправильно. Опустив взгляд, она замечает, что в руках нет отцовской отвертки. Розовая лента крепко перевязана вокруг ее ладони. Вместо полурасстегнутой рубашки на ней покрытая пятнами белая шелковая ткань, спутывающая ноги. Оглянувшись назад, она видит в грязи блеск искусственных бриллиантов. Звезды падают, и ей нечем дышать, и воздух пахнет розами и воняет смертью.

Не смотреть назад, не смотреть, не смотреть. Ей здесь не место, и она обязана двигаться вперед. В конце концов, именно этому ее обучали, не правда ли? Что... что... что прикажете сделать? Она всегда делает то, что должна, ведь так?
Я оружие. Направь меня на цель и выстрели.

Ей надо быть в каком-то другом месте. С кем-то... Она потеряла свои красивые туфельки, и теперь грязь засасывает ее пальцы, а платье испачкано по колено. Приемная мать убьет ее. О, у нее будут такие крупные неприятности.

Ты практически член семьи.

Какой семьи? Той, в которой она родилась и из которой была вырвана, еще будучи скорее ребенком, нежели взрослой? Уж точно не той, которую ей навязали, с их ожиданиями, их правилами и их фальшивыми улыбками. Может быть, той, что она выбрала сама? Она должна вспомнить их лица. Она должна вспомнить их имена. Но капли дождя продолжают падать на нее, грязь мешает идти, и все, что она помнит — это то, что розовая лента принадлежит девочке, которая умерла слишком рано, и что кто-то где-то ждет ее. В баре? Нет. Не совсем так. Все это неправильно.

Это плохой сон. Кошмар.

Но как бы сильно она ни щипала себя, это не помогло ей проснуться. Она пыталась. Боже, она пыталась.

У него для нее был приказ.
Прости мне это нарушение субординации. Но на самом деле он никогда не нарушал субординацию, ведь так? Во всяком случае, не с ней. Она всегда хорошо выполняет приказы и не хочет разочаровывать его, ведь он всегда следил за ее тылами, всегда был рядом. Он сразу же поверил ей, никогда не подвергал сомнению ее решения. Он поверил в нее. Все остальное может меняться, сама ткань мироздания может рваться вокруг нее, но она никогда не сомневалась в этом. В нем. Ей не следует заставлять его ждать. Не сейчас, когда это так важно.

Пожалуйста, не заставляй меня возвращаться. Когда я там, я не знаю, что реально.

От внезапной резкой боли у нее едва не подкашиваются колени, но она знает, что если остановится, всему придет конец. Она прижимает обвязанную лентой ладонь к боку, а отняв ее от себя, видит на ней пятна. Это вино? Нет. Нет. Не так. Ты все сделала правильно, дитя. Ты все сделала правильно. Все не так. Это кровь. Она чувствует ее запах — острый и металлический. Его кровь пахнет иначе; голубая лужица расползается у ее коленей. Нет. Это было давно. Или нет. Она не может вспомнить. Она не уверена, что хочет вспоминать.

Что прикажете сделать?

Продолжай идти.

Настоящий ли дождь? А кровь? Лента, повязанная на ладони, кажется реальной. Но и все остальное тоже кажется реальным. Это ее воспоминания? Она ли та девочка, что сидит в кладовой и тайком от всех ест печенье? Она ли та девочка, чья ночь украденных поцелуев обернулась потерей всего, что она любила? Она ли та девочка, что отмечает красными крестиками дни в календаре, что чувствует боль во всем теле от того, что танцевала до зари?

Ждет ли ее кто-то на самом деле, или она выдумала и это?

Не обращая внимания на боль, смаргивая капли дождя, она двигается дальше.
«Направь меня, — думает она. — Направь на цель. И выстрели».

Что прикажете сделать?

Какой-то шорох в деревьях позади, и она знает, что ей нельзя оглядываться, но делает это все равно. Она оборачивается так быстро, что едва не падает, запутавшись в платье, а ее рука пытается нащупать на бедре оружие. Конечно же, там нет никакого оружия. Она поднимает руки к лицу, сжимая кулаки так, как учил ее отец: большие пальцы поверх остальных.

На дорожке стоит женщина, и дождь, казалось бы, не касается ее.


Идет дождь, льет дождь.

Ее белая одежда сухая и чистая. Темные мягкие волосы обрамляют прекрасное лицо. Она не улыбается. Ее улыбки редки, но от того куда более ценны.

Не так ли?


Старик храпит.

Ее имя крутится у нее на кончике языка. Оно имеет вкус общих секретов, сладости, тронутой тенью. Ее имя говорит: «Я знаю тебя. Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь. Когда-то я создала тебя. Мы создали друг друга».

Прежде, чем она успевает произнести его, женщина делает шаг вперед. Грязь не мешает ступать ее облаченным в черные сапоги ногам, а одежда, разумеется, не пачкается по колено. Она чиста и неприкасаема.

Она по-прежнему не улыбается.


Он упал с кровати и ударился головой.

В ее таких голубых глазах сияют слезы. А может, просто дождь.

Она никогда не видела, чтобы эта женщина плакала, так что это должен быть дождь. Не так ли?

«Прости меня, Шепард».

И женщина в белом поднимает руку с пистолетом. Она двигается, как танцовщица: грациозно и уверенно. Холодный металл прижимается к ее лбу.


И он не смог подняться утром.

Теперь она понимает.

Выстрел лишает ее возможности задать вопрос: почему?


***

Гаррус находился в медотсеке все то время, что Чаквас пересказывала Брукс историю болезни Шепард. Он нависал над ней, пока она внимательно изучала результаты сканирования мозга и недовольно цокала себе под нос. Когда же она как бы невзначай заметила, что ей было бы куда удобнее работать с развязанными руками, Гаррус проигнорировал ее.

Он знал, что у него полно и других дел и что снаружи его поджидает экипаж, задающийся вопросом, а не спятил ли он окончательно?

Это был очень хороший вопрос.

Некоторое время спустя Самара подошла к окну и махнула кому-то, и вскоре в медотсек вошел Кайден. Стоило ему только увидеть Брукс, как его глаза опасно прищурились. Она неприятно улыбнулась в ответ, но взгляд Самары заставил ее придержать язык. Затем азари подошла к Кайдену и что-то тихо сказала ему — слишком тихо, чтобы Гаррус смог расслышать — отчего сжатые кулаки Спектра осветились голубым пламенем, а взгляд, направленный на Брукс, стал еще более красноречивым.

Приблизившись к Гаррусу, Самара коснулась ладонью его предплечья — ласково, но настойчиво. Он едва не начал спорить, но что-то в ее выражении подсказало ему не делать этого. Убрав руку, она направилась в сторону дверей, и Гаррус последовал за ней.

Самара не заговорила, когда они оказались снаружи, и прошла весь путь до главной батареи, ни разу не обернувшись. Гаррус же, в отличие от нее, не удержался и заглянул в окна медотсека. Кайден сменил азари на посту надзирателя, и даже через стекло Гаррус видел легкие всполохи биотической энергии вокруг его рук.

Как только дверь за ними закрылась, и красный сигнал оповестил их о том, что замок заперт, Самара достала из-под брони лист бумаги и передала его — все еще хранящий тепло ее тела — Гаррусу, а затем сжала его ладонь обеими своими.

— Я не читала послание, — сказала она. — Оно предназначено только тебе. Я бы отдала его и раньше, но чем меньше знает наша заключенная, тем лучше.

— Я по-прежнему не уверен в необходимости ее присутствия на борту.

Самара опустила руки и задумчиво посмотрела куда-то поверх его плеча.

— Возможно, ты и прав. Пока мы не покинули орбиту планеты, я могу вернуть ее назад. Если такова твоя воля.

— Что именно сказала Лиара?

— Только что она не смогла найти Миранду. Она также переговорила с Джейкобом, но он не ученый и не знает ничего, что могло бы нам помочь.

— И, я так понимаю, он тоже ничего не слышал от Миранды?

— Нет, с того момента, как Шепард... с момента последней атаки на Земле.

Гаррус покачал головой. Листок бумаги жег ладонь изнутри.

— Можешь не утруждать себя подыскиванием более мягких фраз в разговоре со мной, Самара. У Тейлора больше не было никаких предложений?

— Ни один из бывших оперативников «Цербера», с кем он поддерживает связь, не привлекался к проекту Миранды.

— Это он предложил Брукс или Лиара?

— Лиара отыскала ее имя в списке заключенных Альянса. Насколько я поняла, они разговаривали. После этого она связалась со мной.

— И ты согласилась сыграть роль надсмотрщика. Я до сих пор немного... нет, что я говорю, я очень удивлен.

Самара некоторое время спокойно смотрела на него, а затем произнесла:
— Лиара молода.

Когда объяснения не последовало, Гаррус пожал плечами и сказал:
— Как и все остальные по сравнению с тобой.

Она слегка улыбнулась.

— И правда. Я имела в виду, что надежда Лиары — это юношеская надежда. Несмотря на все, через что она прошла, все, что ей довелось увидеть, в чем-то она по-прежнему наивна. Полагаю, это часть ее обаяния. Тот день, когда она утратит эту свою особенность, будет печальным.

— И все же она посылает к нам врага. Она ведь видела, на что способна Брукс. У нее должны были иметься весьма веские основания. Или же Брукс обвела ее вокруг пальца.

Самара склонила голову и сказала:
— Лиара убеждена в том, что Майя в состоянии помочь нам. Возможно, она права. И все же, если бы я не согласилась, как ты сказал, играть роль надсмотрщика, ей пришлось бы искать кого-то другого. Возможно, кого-то более податливого, кого-то, кого Майя смогла бы одурачить.

— И твой Кодекс не позволил тебе отказаться?

Самара прикрыла глаза, и на мгновение Гаррус увидел всю тяжесть прожитых сотен лет на ее гладком лице.

— Я... Мне небезразлично, что происходит с Шепард, Гаррус. Глубоко небезразлично. Когда я согласилась служить ей, она ни разу не попросила меня сделать что-то, что было бы не в моих силах. Она могла с легкостью воспользоваться моей клятвой, но не стала. Я... в каком-то роде обязана ей. Охранять ее в столь тяжелое время — меньшее из того, что я могла бы сделать. Жаль, что меня не было рядом, чтобы предотвратить эту необходимость.

— Я тоже сожалею об этом.

Взгляд Самары вдруг стал оценивающим, и Гаррус опустил глаза.

— Но все же ни один из нас не виновен в том, что с ней произошло. Тебе следует помнить об этом.

Он ничего не ответил, и Самара (черт бы побрал ее проницательность) покачала головой. Немного опечаленно, немного разочарованно. Когда же она заговорила вновь, в ее голосе звучала лишь спокойная уверенность, которую Гаррус научился ценить:
— Я говорила абсолютно серьезно, Гаррус. Я убью Майю без колебаний, если того потребует ситуация. Надежда — это эмоция молодых, а я уже так давно не молода. Это не ослепит меня. Делай, что должно, чтобы найти виновных, и оставь Майю Брукс мне.

Гаррус протянул свободную ладонь, повторяя ставший таким привычным жест Шепард, и спустя мгновение Самара пожала ее.

Дождавшись, пока дверь за ней закроется, Гаррус нарушил печать на сообщении и открыл его. Он сразу же узнал почерк отца — более аккуратный и элегантный, чем его собственный, а спустя несколько секунд понял, что, помимо использования турианского языка, отец умудрился еще и закодировать послание. Шифр, применяемый в СБЦ, означал, что информация обладает наивысшей степенью важности и крайней деликатностью.

«Подозреваемый Аттус Клим связан с офисом адмирала. Доказательств пока нет. Считай канал связи небезопасным. Уровень 8».

Уровень 8. Гаррус провел ладонью по лицу. Расследование преступлений Сарена обладало этим уровнем. Обычно это означало, что цель расследования занимает высокое положение, обладает защитой и может исчезнуть без следа, если спугнуть ее преждевременно, не собрав неоспоримых доказательств. Гаррусу очень не хотелось верить в то, что отец подразумевал Хакета, но...

Но уровень 8.

— Дерьмо, — выругался Гаррус в тишине главной батареи, и ответом ему стало лишь тихое гудение «Таникс».


Отредактировано. Борланд

Комментарии (0)

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.

Регистрация   Вход