Варвар (V)


Жанр: военная драма;
Персонажи: ОС;
Статус: завершен;
Описание: В данной работе описывается история человека, попавшего в смертельный круговорот событий на стыке двух эпох. На фоне военных действий на Элизиуме, ведется повествование о судьбе офицера, отчаянно балансирующего между двумя совершенно разными мирами.

V
Во время бомбежки Иллирия пиратским флотом зданию штаба Скиллианского сектора досталось очень сильно. Как по одному из важнейших административных объектов колонии по нему били с особой тщательностью, так что красивое архитектурное сооружение, выполненное в футуристическом инопланетном стиле, было практически до основания разрушено ударами орудий с ускорителями массы. В связи с этим на время восстановления города аппарат управления сектором был перенесен в здание коммерческой компании, занимающейся продажей холодильников, которая взяла с Альянса баснословную сумму за аренду помещений. В лабиринте коридоров похожей на спичку высотки был и удобный кабинет командующего Скиллианским сектором — адмирала Фишера. Обычно обитые дорогими древесными плитами стены этого дышавшего предпринимательской деятельностью места не видели каких-то особых драматических сцен, но после трагических событий мая семьдесят шестого года здесь все перевернулось с ног на голову, и среди декоративной мебели все чаще стали раздаваться крики, ругань и резкие высказывания. Даже через несколько месяцев после блица, когда весь разоренный Элизиум уже вступил на путь восстановления, в кабинете появлялись странные люди, которые подолгу вели тяжелые беседы с адмиралом, внося свой вклад в разбор целого ряда неприятных фактов, всплывших на поверхность после военных действий.
Именно здесь десятого июня в мягком кресле сидел рядовой Лоуренс, а перед ним при полном параде стояли трое высоких военных, среди которых были командир эскадрильи дредноута «Ютланд» — коммандер Фрэнк Гарсон, командир судна — капитан Стивен МакГили и, конечно, командующий сектором — контр-адмирал Фишер. Все они долго разговаривали с Лоуренсом, задавали ему разные вопросы, заставляли в самых подробных деталях вспоминать результаты боя на высоте, вновь возвращая его в те страшные майские мгновения, когда погибли двенадцать его друзей. Не секрет, что такая встреча стала для Лоуренса сюрпризом, потому уже ближе к концу беседы, когда тональность командиров говорила о скором завершении, во время одной из пауз рядовой не удержался от вопроса.
— Сэр, — обратился он к Фишеру, — все, что я вам сказал, отражено в рапорте. Я не совсем понимаю цель этого разговора.
Фишер поднял глаза на Лоуренса и ответил с адмиральской солидностью:
— Верно, ваш рапорт составлен достаточно подробно. Вы очень четко воспроизвели события, но сейчас нам важно знать ваше личное восприятие, чтобы наиболее полно представить мотивы некоторых решений вашего командира. Итак, — адмирал покончил с импровизированным отступлением и вернулся к заранее составленному списку вопросов, — как, по-вашему, роте гражданской обороны удалось десять часов сдерживать превосходящие на порядок силы противника, хотя против этого говорят все правила военной науки?
Прежде чем ответить, рядовой несколько секунд думал, как будто на что-то решаясь.
— Вы хотите, чтобы я ответил честно? — задал он скорее риторический вопрос.
— Конечно.
Лоуренс пожал плечами.
— Я очень часто задавал себе этот вопрос и всегда приходил к парадоксальному ответу. Мне кажется, что причина успеха в личности командира. Своей харизмой он вселял людям такую уверенность, что они готовы были жертвовать жизнью и умирать ради победы. Своим примером он задавал планку, ниже которой уже невозможно было опуститься. Тогда, в самой гуще боя, когда он поднялся под пули и повел умирающую роту в атаку, я лично почувствовал такой эмоциональный подъем, что готов был пойти за ним хоть в пасть к дьяволу и там принять свой последний бой. Хотя я очень не люблю рукопашные схватки.
— То есть, по-вашему, он хороший офицер? — был следующий вопрос адмирала.
— Нет, — улыбнулся Лоуренс, — он хорош только на грани жизни и смерти, а в остальное время он совершенно невыносим: солдаты его ненавидят. Я убежден, что таким, как он, не место в ВКС.
— Отлично, — поставил точку Фишер, — это мы и хотели узнать. Вы свободны.
В красивой приемной, оформленной в таком же изящном стиле, как сам кабинет, рядовой увидел Юрецкого. Это была их первая встреча после расставания на той злополучной высоте, и Лоуренсу таким странным показался вид чистого, одетого в изящный мундир штаб-лейтенанта, сидящего на широком диване, закинув ногу на ногу и держа в руке фуражку. Слева от него, за стилизованным под красное дерево столом, сидела секретарь Фишера; после того как рядовой вышел, она обратилась к Юрецкому и сказала, что адмирал его ждет. В этот момент, когда все еще командир разведвзвода поднялся, его взгляд встретился со взглядом Лоуренса. И хотя десантник сразу прочитал в глазах рядового причину посещения командующего и, конечно же, безошибочно понял, что ничего хорошего для него сказано не было, штаб-лейтенант не выказал никаких отрицательных эмоций.
Он просто крепко пожал Лоуренсу руку, спокойно задал пару общих вопросов, а перед тем, как войти в кабинет, пожелал рядовому беречь себя. Он прощался.
В кабинете Юрецкий воспользовался предложением сесть в кресло, ранее занимаемое Лоуренсом, и, оказавшись перед офицерами и адмиралом, тут же понял, что им его история надоела, потому они стремятся как можно скорее ее закончить.
— Мистер Юрецкий, — первым заговорил Гарсон, — мы только что опросили последнего уцелевшего бойца вашего взвода, рядового Лоуренса, и он также выражает мнение о вашем несоответствии должности командира. Что вы на это скажете?
— А чем он аргументирует свою позицию? — ответил вопросом на вопрос штаб-лейтенант.
Коммандер всерьез хотел отвечать, но тут его опередил Фишер.
— А какая разница, чем он аргументировал свою позицию? — бросил он. — Джентльмены, я предлагаю прекращать этот стихийно начавшийся спектакль и переходить к конкретике. Мистер Юрецкий, мы беседуем с вами второй раз, вы второй раз упрямо уходите от ответов, а между тем ваших преступлений хватает на приличный срок в одной из тюрем Траверса. Вы без приказа вступили в бой с численно превосходящим противником, что стоило жизни двенадцати солдатам вашего взвода и еще двадцати трем членам ополчения, которые вообще могли вам не подчиниться. Эти жертвы обошлись сектору большими репутационными потерями, которые очень нескоро забудутся нашими въедливыми СМИ. Мало того, вы застрелили Стивена Валлера, который не представлял угрозы ни одному солдату космической пехоты, а это уже преступление, о котором я должен был немедленно сообщить трибуналу и отдать вас под суд со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мистер Юрецкий, вам вообще стыдно за свои поступки?
Штаб-лейтенант грустно улыбнулся.
— Мне нечего стыдиться, — твердо ответил он. — Высадившись в Хайтфиле, я действовал по обстановке и, оказавшись перед готовящимся выйти в тыл эскадрильи подразделением противника, принял единственно верное решение. Если бы я не сковал его боем, то вся операция по освобождению восточного Элизиума оказалась бы под угрозой.
— Перестаньте прикрываться заботой об эскадрилье, — начал злиться Гарсон. — Вы не могли знать о планах противника и, заняв высоту, только заставили его почувствовать опасность и атаковать, чтобы обезопасить свою эвакуацию. Известно, что после вступления Второго флота в систему пираты начали общее отступление и даже не думали о контратаках. То же самое было бы и на нашем участке, если бы не вы.
— Простите, — заулыбался штаб-лейтенант, — а вы сами верите в то, что говорите о контратаках?
— Хватит, Юрецкий, — вмешался в разговор МакГили. — Всем известно, что вы отвратительный офицер. За время работы на «Ютланде» на вас поступило больше жалоб, чем на всех остальных членов экипажа за всю мою память. Вас ненавидят солдаты: вы откровенно загоняли их до полусмерти.
— Верно, и поэтому вместе с учителями и продавцами они победили противника, который численно превосходил их почти на порядок.
— Да бросьте вы, — морщился Гарсон. — Просто признайте, что все ваши беды от упрямого желания жить по своим правилам в чужой среде. Вы остались на сто лет позади человечества; я вообще не понимаю, кто взял вас в Альянс.
— Хватит, — властным голосом прекратил перепалку адмирал. — Мистер Юрецкий, не подумайте, что мы не восхищаемся тем, что вы сделали. Безусловно, на той высоте вы проявили истинное геройство, но поверьте, оно было напрасным и никому не нужным. Вы действовали без приказа и к тому же совершили преступление, что не может пройти мимо моего внимания. И тем не менее, посоветовавшись с офицерами, я принял решение не отдавать ваше дело в суд и даже уничтожить все улики, дабы избежать скандала в СМИ; таким образом, вам более нечего бояться. Однако вы также должны понимать, что работа на Альянс для вас теперь закрыта: вы уволены из ВКС.
Вердикт, устраивающий обе стороны, был оглашен. Нельзя сказать, что Юрецкий был им огорчен или же, наоборот, обрадован: в этот момент ему было все равно.
— А знаете, почему мы с вами не сработались? — говорил он, уже стоя у двери, но в последний момент развернувшись к офицерам и адмиралу. — Потому что прав Гарсон. Вы хотели, чтобы я стал таким, как вы — выпускники Арктура, — а я остался таким, каким меня воспитали. Поэтому меня не любили солдаты и не понимали другие офицеры и поэтому вы непроизвольно будете выталкивать из своих рядов всех, кто посмеет думать и работать иначе. Скоро в Альянсе никого кроме вас не останется; я не одобряю такой подход и не знаю, к чему он приведет, но все-таки напоследок хочу пожелать вам успеха в выполнении прямых обязанностей. Чтобы не повторялся Элизиум, человечеству нужна сильная армия; оно того заслуживает. Прощайте, — тут он развернулся лицом к военным, цокнул каблуками и изящно кивнул. — Честь имею.
На улице было сыро от недавно прошедшего дождя. Уже бывший штаб-лейтенант ВКС поднимал френч, пытаясь укрыться от промозглого ветра, и подставлял резким воздушным порывам спину. Под ногами была разрушенная мостовая, вокруг бесцветными серыми тонами возвышались покореженные высотки зданий, а на улицах не было ни души: лишь группа рабочих убирала завалы возле крыльца здания штаба. Эта картина мало чем отличалась от зрелища разрушенного Хайтфила, которое он видел месяц назад, спустившись на Элизиум, только на этот раз вокруг был Иллирий — центр и гордость человеческих владений во всем Скиллианском пределе. Вдруг очень захотелось курить. На самом деле, эта пагубная привычка не входила в перечень недостатков Юрецкого, но в последние недели, когда чувства неопределенности и ожидания решения своей судьбы практически вытеснили все остальные мысли, он вдруг стал нуждаться в подобном физическом допинге.
Укрываясь от ветра, Юрецкий долго не мог зажечь зажигалку, пока к нему не подошел военный в длинном пальто и не подставил ладони.
— Давай помогу, — сказал он, оградив от ветра зажигалку, и маленький огонек, лихо вспыхнув, подпалил белеющий кончик сигареты, позволив Юрецкому сделать первую затяжку.
Перед уволенным штаб-лейтенантом во всей красе стоял бывший каперанг, а нынче просто капитан — Борис Михайлович. Наверно, это был самый успешный воспитанник российской системы военного образования за пределами страны бескрайних просторов. Нельзя сказать, что Юрецкий с ним дружил (что уж говорить, славяне за границей друг друга не очень любят), но иногда бывший сухопутный капитан и бывший капитан первого ранга встречались, беседовали, обсуждали военную реформу и просто делились некоторыми проблемами. У Юрецкого была острая потребность в таких встречах, просто потому как больше поговорить ему было не с кем.
— Ну что? — глядя беспокойным взглядом на земляка, спрашивал Михайлович. — Не дошло до суда?
— Замяли, — махнул рукой Юрецкий, — но ты все равно можешь меня поздравить: теперь я человек сугубо гражданский.
— Так вот, да? Впрочем, я именно этого и ждал. Это ты еще легко отделался.
— Ну да, на космическую зону отправляться совсем не хотелось.
— Эх, Миша, — Михайлович взял земляка за плечо и отвернул от окон штаба, как будто боясь, что за ними кто-то проследит или кто-то их подслушает, — а я говорил тебе, что здесь нельзя вести себя так, как дома. Ты прямой, как бронепоезд, а они этого очень не любят; тут нужно постоянно улыбаться, разговаривать на их языке, признавать их исключительность, иначе работать будет невозможно.
— И что теперь? Гнуться как ивняк?
Но Михайлович такому сравнению даже обрадовался.
— Да, — оживленно подхватил он, — именно как ивняк. Чтобы в один момент, когда давление сползет, выпрямиться и стать в полный рост. Вот эта гниль, — он показал кругом, — она ведь очень скоро разъест сама себя: система начнет давать большие сбои, Альянс начнет расползаться по частям, и вот тогда, чтобы не потерять все хорошее, что было за последние двадцать лет, контроль над ситуацией возьмем мы. Слушай, ты мне нужен. Меня сейчас переводят в Траверс, а у нас там три с половиной человека и полное отсутствие всякого порядка. Я могу сделать так, что тебя там устроят в полицию или какую-нибудь левую охрану, а потом, когда все уляжется, то даже восстановят в звании.
— Нет, — засмеявшись, отмахнулся Юрецкий, — хватит с меня этих приключений. Ты думаешь, там мне будет проще? Или, может быть, считаешь, что я вдруг теперь поменяюсь? Нет, я останусь таким же прямым бронепоездом, и потому работать с этими цивилизованными людьми мне нельзя.
— Уверен?
— Абсолютно.
По виду Михайловича было понятно, что он явно расстроен. У него в Альянсе была своя задача, и для ее достижения нужны были надежные люди, которых тогда было еще мало.
— Ну и куда ты теперь? — спросил он уже для простого человеческого участия.
— А как ты думаешь? — с досадой кинул в ближайшую урну окурок Юрецкий. — Домой, в Челябинск. А там хоть в ментовку, хоть в охрану, хоть на завод — без разницы. Только не здесь.
Они на прощание крепко пожали друг другу руки и навсегда разошлись, чтобы никогда больше не увидеться. Тогда, в семьдесят шестом году, поверить в слова Михайловича было еще сложно. О каком загнивании может идти речь, когда под флагом Альянса человечество семимильными шагами двигалось по Млечному Пути, осваивая все новые и новые миры? Еще не было разорения Иден Прайм, терактов на Уотсоне и Терра Нове, поражений на Феросе и нападений Коллекционеров. «Цербер» еще не опутал своей сетью каждое ведомство Альянса, а люди еще отчаянно верили в систему, надеясь, что из Скиллианского блица будут сделаны выводы и больше такие трагедии не повторятся. Михайлович и Юрецкий расходились в разные стороны, продолжая следовать по своему пути, и если капитан продолжал подниматься вверх, то уволенный штаб-лейтенант спускался вниз, чтобы навсегда сойти с авансцены.
В этот же день он взял билет до Челябинска, оставив всю необходимую канцелярскую возню заминающим дело офицерам Альянса. Чувства смятения и безразличия были столь глубоки, что, сидя за компьютером, он сильно сомневался, стоит ли предупреждать родных о прилете, но все-таки нехотя отравил сообщение и быстро направился в космопорт, где сел на транссистемный рейс, и уже через четыре часа оказался в транзитной зоне Арктура. Там у него было три часа до земного корабля, которые были потрачены на прогулку по человеческой столице; он с интересом бродил по переполненным людьми отсекам, рассматривал широкие рекламные щиты с моделями-азари на развороте, заходил в фирменные магазинчики и внимательно приглядывался к футуристическим жителям станции, уже давно ставшей фасадом человеческой расы. Потом был долгий путь до Земли, и вот после почти двадцатичасового перелета за иллюминатором показалось голубое небо родной планеты.
Юрецкий не был здесь почти два года. Он смотрел вниз и видел широкие лесополосы, тонкие ленточки дорог, высокие линии электропередач, серые, аккуратно уставленные кубики гаражей и длинные, приближающиеся взлетно-посадочные полосы с большим количеством самых разных кораблей. Вскоре четко обозначился терминал космопорта с большими величественными буквами: «Шереметьево-2». В такие минуты, когда предчувствие скорого завершения пути все сильнее и сильнее дает о себе знать, ожидание становится очень волнительным. Причину волнения понять можно не всегда, а зачастую она так и остается неизвестной, но подобное исключение характерно только для тех людей, которые ничем не связывают себя с местом, куда они возвращаются. Юрецкий же все понимал; сойдя с трапа, он вдруг как-то четко уловил свой первый шаг, когда впервые за долгие месяцы ступил на давно забытую землю. «Все, — промелькнуло у него в голове, — отмучился».
А потом он с каким-то жадным удовольствием ловил искусственное, некрасивое, но такое родное и привычное сообщение диктора о прибытии рейса номер 738891 с Арктура; его взгляд не мог нарадоваться на русскоязычные надписи, мелькавшие повсюду, и даже толстенький полицейский в блиновидной фуражке показался ему необыкновенно добрым и родным. В зале для встречи гостей на него сразу нахлынул тот контраст, который имели находящиеся здесь люди с только что наблюдаемыми им жителями столицы Альянса. Если там был фасад человечества, то здесь был его корень, его самая многочисленная, но и самая малозаметная с межпланетных высот часть.
Оказавшись среди этих людей, Юрецкий вдруг сразу начал всматриваться в лица, как будто пытаясь кого-то разглядеть. Если в Иллирии он толком не понимал, хочется ли ему быть встреченным своими родными, то теперь сомнения отпали, и он всей душой желал, чтобы нехотя отправленное сообщение дошло.
— Папа, — вдруг поразили его два радостных голоска, и два шкеда с разбега бросились в его объятия. Он поднял ребят на руки и, широко улыбаясь, начал говорить что-то про то, как они выросли и возмужали. Он несколько секунд не отрывался от счастливых детских лиц, но вскоре снова обернулся, пытаясь найти еще одного человека, и тут совсем замер на месте. Перед ним стояла вся его жизнь.
Эх, эх, а как в такие минуты хочется просто отбросить весь напрасный балласт и всецело посвятить себя родным людям. Но чтобы жить, нужны деньги, а чтобы были деньги — нужно работать. К сожалению, тогда шло седьмое десятилетие XXII века, которое было, наверно, самым сложным временем для трудоустройства военных. Тогда огромная российская армия просто перестала существовать, по банальной причине невозможности государства обеспечить все ее нужды; тысячи танков переправляли на консервные банки, одноместные суда разрезались специально созданными для этого машинами, миллионы образцов стрелкового оружия надолго запечатлевались на складах, а сотни тысяч офицеров, прапорщиков и мичманов оказались на улице. Брошенные люди мгновенно наполнили рынок труда, создав самый настоящий избыток военных специалистов; Юрецкий попал из огня да в полымя, и вот перед ним уже вновь обозначилась необходимость улетать, но тогда он сразу сказал себе и семье, что этого не будет, а если не удастся найти работу по специальности, то он пойдет рабочим на завод.
Из Челябинска, как одного из самых военизированных городов страны, пришлось уехать. Юрецкий в сотни мест отправлял резюме, искал работу в Сибири, в Поволжье и на Кавказе, и как бы то ни было странно, спасение пришло из самого неожиданного места — из столицы. Ему позвонили из одного московского РОВД, куда он отправлял свое резюме, сказали, что у них есть проблемы с оперативным составом, и предложили прибыть на собеседование. Тогда семья радовалась, что не была продана старая московская квартира жены.
Потом Юрецкий сидел в красивом кабинете начальника отдела и рассматривал висевший над в меру упитанным полковником портрет президента, конечно же, не забывая слушать солидного полицейского.
— Вы должны понимать, что у нас не армия, — говорил полковник, немного растягивая слова. — Мы здесь боремся с оступившимися гражданами, у которых есть права, так что в большинстве случаев придется избегать насилия. Район у нас большой, привыкать к нему придется долго, так что легкой жизни не обещаю. Да и начинайте почитывать УК, пригодится.
Так погоны штаб-лейтенанта сменились капитанскими, а вместо общения с цивилизованными людьми начались облавы, дежурства и нудные обходы. Работа была нелегкой и в большинстве своем неблагодарной, но даже залезая в самую грязь московского криминала, Юрецкий чувствовал, что там ему намного комфортнее, чем на прогрессивных палубах дредноутов ВКС. Поначалу он сам удивлялся этому факту и никак не мог понять причину подобных настроений, пока однажды не увидел картину, тут же расставившую все на свои места.
После очередного долгого дежурства, когда почти всю ночь пришлось мотаться по району, он решил вернуться домой пешком, благо идти было недалеко, кроме того путь пролегал через центр. Попрощавшись с коллегой, Юрецкий дворами направился к кремлевской набережной, откуда уже поднимался легкий утренний туман. Это было теплое июльское утро, когда граждане активно тянулись на работу, спешно вылетая из подъездов и направляясь в сторону метро. Среди выходящих во двор людей Юрецкий обратил внимание на молодого человека, который с трудом вытаскивал из подъезда коляску, видимо, собираясь на утреннюю прогулку. Малыша на спуске сильно растрясло, отчего он начал громко и жалобно плакать, сильно расстроив отца, который, судя по всему, детского крика не переносил на дух. Тихо ругаясь, молодой человек залезал руками в коляску, что-то нелепо шептал ребенку и прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы хоть как-то его успокоить; он брал малыша на руки, качал его и даже напевал что-то вроде колыбельной песни. Но все попытки заканчивались безрезультатно, потому сложно сказать, как долго продолжались бы отцовские мучения, если бы вскоре во дворе не появилась его супруга.
Увидев нелепые действия мужа, она отругала его и заставила отдать ей малыша. И вот чудо: как только ребенок оказался в материнских руках, плач прекратился, как будто кто-то нажал на невидимую кнопочку и выключил звук. Конечно же, ничего сверхъестественного мама не сделала, и более того, она старалась гораздо меньше отца, но малыш больше не плакал, потому что увидел перед собой доброе мамино лицо и услышал ее ласковый голос.
Уже потом, восстанавливая все в памяти, Юрецкий поймал себя на мысли, что, заметив эту сцену, он как вкопанный остановился на месте и прямо глядел на семейную пару, причем это заметил молодой человек и с хмурым видом пытался понять, что надо этому странному полицейскому. Вспомнив это, капитан широко улыбнулся, и вдруг ему стало так легко и свободно, что душу мгновенно отпустила вся грязь и тяжесть последних месяцев, а опустошающая обида ушла как по мановению волшебной палочки. Именно сейчас он понял, что этот убогий, неправильный, варварский жизненный уклад был тем самым, чего ему так не хватало там, в цивилизованных мегаполисах засолнечных планет, тем самым, ради чего стоило жить. Жить, чтобы бороться, и бороться, чтобы жить.

Отредактировано. Борланд

Комментарии (3)

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.

Регистрация   Вход

ARM
3    Материал
Я просто скажу, что мне не понравилось. Наверное потому что смыслы, вкладываемые автором в темы, раскрывемые в рассказе, идут вразрез с моими убеждениями и ценностями, да и по логике происходящего я не согласен.
Буду лучше ждать следующий ПС. ))
0
RAY
2    Материал
Весьма противоречивый рассказ. С одной стороны сложилось впечатление, что основная мысль рассказа: в Альянсе все тупые, а русские самые умные, но его никто не слушает. Но с другой понравилось раскрытие характера и личности ГГ и его взаимоотношения с окружающим миром. А также город героев - Челябинск.
1
ADi
1    Материал
Довольно смешанное впечатление от вашего рассказа, но мне понравилось.
0