Жизнь покажет

— Поведай нам историю, мудрейший из Моро, дабы не забывали мы предков своих и духом были сильны, что стены Города Древних, — оторвавшись от медитативного процесса жарки мяса, неровным голосом, но без запинки, сказал старший — Керш.
Старик моргнул и перевел своё, словно высеченное из тысячелетней скалы, лицо, на внука. Тот склонил голову и стал терпеливо ждать ответа, замерев и практически не дыша. Старец перевел взгляд на среднего, Виршая — тот сделал быстрый кивок и замер в той же позе, подражая старшему. Наконец младший, Берм, ещё совсем юнец, чуть запаздывая, кивнул и тоже стал как статуя, оторвавшись от разделки туши рашвока — сильного и гордого зверя, в охоту на которого и отправились в Пустошь молодые кроганы, направляемые дланью Окву — Мудреца и Старейшины, племени Моро.
— Да будет так, — прохрипел Окву и молодые вернулись к своей работе, но уже неслышно было ни легкого позвякивания частей оружия, со стороны среднего, чистящего экипировку, ни чваканья ножа, со стороны увлекшегося делом свежевания и разделки почти двухтонного зверя, младшего. Аккуратные, экономные движения не оставляли практически никаких звуков, и не витало больше над лагерем расслабленного духа привала после тяжелой охоты. Казалось, вся Пустошь замерла в ожидании.
— Слышал ли ты, Керш, о племени, носившем имя Белат? — произнес, наконец, старец.
— Слышал, мудрый. То было племя, с которым Моро схватились уж триста лет назад, и взяли верх над ним, — почтенно кивнув, подтвердил старший внук.
— А знаешь ли ты, в чем разногласие возникло, непримиримое, меж нашим племенем и Белат, внук? — выдержав короткую паузу, продолжил Окву.
Керш задумался, пару раз практически решал произнести мысль вслух, но спустя минуту нерешительности, всё же уверенно помотал головой из стороны в сторону и поднял глаза на старца. Окву принял ответ и, бросив зоркий взгляд на Пустошь, не прекращая дозорную обязанность ни на миг, продолжил.
— Крупным и воинственным племенем были Белат, в годы своего расцвета. Родиной их были плодородные земли, в месяце пешего пути к востоку от нашей отчизны — великого озера Моро. Но не было в их крови ни желания, ни трудолюбия достаточного, для того чтобы осваивать тяжкое дело хлеборобства. И двести лет не прошло, после возложения первого камня главного поселения, как поднял войско воевода их, и повел в земли ближние, искать славы военной и наживы легкой. И настало лихолетье для соседей на беду свою подвернувшихся войску Белат, а сами они вкусили сладость победы и грабежа, и приняли жизнь легкую, полную крови и славной сечи, как свою собственную, как будто веками к ней привыкшие. Годы шли, и сменился уж старый воевода, положив голову свою в бою, но новый его место занял, не меньше старого крови и чужого богатства взалкавший и повел туда, куда сто лет прежний своё войско направить решиться не мог — через Пустошь смертельную, в земли племени нашего славного. Услышал он, про то, что живем мы по заветам древних, и нет в нас ни злобы никчемной, что лишь слабому присуща, ни воинственности излишней, что в зверя неразумного превращает.
Старик прервался и, скинув с плеча, переложил поудобнее черную как смоль охотничью винтовку, украшенную искусной гравировкой. Винтовка не отбросив ни единого блика в свете костра, легла на оба колена, а Окву едва заметно прищурившись, провел взглядом по бескрайнему простору пустыни. Они сидели крестом и, с широким углом зрения кроганов, получалось, что весь сектор просматривается дважды, но умудренный опытом старец следил за всех, перестраховывая молодняк от опасностей Пустоши. Он стукнул подошвой ботинка о каменную поверхность возвышения, на котором был разбит лагерь — холоднокровные рашвоки не охотились ужасно холодными пустынными ночами, но разбивать лагерь поблизости от их норы, Окву все равно не посчитал бы хорошей идеей, и учел это, выбирая место для лагеря. В пустыне стояла звенящая тишина и безветрие, и до самого горизонта не было видно ни тени. Старик продолжил:
— Но не был глуп, вражий воевода, и в атаку открытую на земле нашей, и думать не стал собираться. Решил он хитростью взять гордое племя: к соседу нашему — племени Фарда, он обратился, и войско несметное оставив в пол дне марша от их славной столицы, отправил гонца, чтоб тайно союз их вождю предложить. «Плевать на богатство, победы лишь алчут сердца мои». И прочил он славному Мыглу те земли, что от веку были отчизною Моро, и что не оставит его без добычи, и то что оставит он Фарда в покое. Но если откажет ему гордый Мыгл, узнать о том подвиге никто уж не сможет, как некому будет писать стих летописный, как некому будет петь о герое.
Произнеся последние строки быстрее и на распев, старец выдержал паузу и продолжил прежним задумчивым неторопливым голосом:
— Но можно понять ли ослепленному кровью, что Фарда хоть были в торговле искусны, плутами-предателями в народе не слыли и старым соседом как водой дорожили…
Тяжелую ношу взвалил на свои плечи Мыгл, но с нашим правителем составили план они, чтобы навеки отвадить захватчиков и белатов разбить. О бое последнем, вы знаете все, и знаете то, сколь многие после нашей победы, не трусливо бежать возжелали, а к Моро присоединиться просили. Последней Великой Войной, мы её нарекли, и будет она таковой, покуда древних воинов потомки, в забвение не обратят этот подвиг, и память о том, как многое мы тогда потеряли.
Окву умолк, выдерживая паузу, перед тем как сделать простые и доступные, но такие верные и правильные выводы из истории, и перевел задержавшийся на костре взгляд обратно на Пустошь. Было все так же спокойно, но тишину нарушило тихое сопение младшего, склонившего голову в ожидании разрешения задать вопрос. Мудрец позволил, и парень с волнением в голосе спросил:
— Дедушка, но что же…
Черное небо пустыни взорвалось ослепительно ярким синим светом, оглушительный вой и грохот пронесся над Пустошью. Окву схватил Берма в охапку и швырнул за томках стоявший возле лагеря: пару метров пролетев по воздуху, Берм ударился о землю и оставшееся расстояние его протащило кубарем по земле. Он ударился роговым головным щитком о борт машины с оглушительной силой, и взгляд его потерял ясность. Послышалась ровная и слаженная работа трех винтовок, легкое шипение игл пистолетов-парализаторов и надрывный свист вырывающегося из усыпляющей бомбы газа, потом крик, ещё крик, надрывный и высокий, не похожий на предсмертный вой и хрипы кроганов, и наконец, прорезался звук ещё десятка винтовок, но уже штурмовых, армейского образца. Берм вскочил на ноги, практически отойдя от удара, но, тяжело дыша, выкатившись из-за борта томкаха с пистолетом и ножом наизготовку, попал практически ровно на место падения усыпляющей бомбы и, вдохнув лишнего, упал наземь как подкошенный.

Саларианец в полном боевом скафандре неторопливо и аккуратно обходил место боя. «Удивительно агрессивные и живучие твари, все-таки», — подумал он. Насчитав три тела огромных ящериц и двух мертвых наемников в самом лагере, посреди голой пустыни, он мягкими шагами двинулся к стоявшему поблизости томкаху, все ещё держа оружие наизготовку. Оружие не понадобилось — валявшийся возле томкаха, ростом меньше двух метров, был жив, но на его появление не отреагировал, усыпленный газом. Саларианец поднял оружие на плечо и крикнул в сторону лагеря:
— Скиш! Тащи сюда носилки, кажется, все-таки взяли одного.
— Хо-хо! Вот это новость Мэл, а я уж думал эти ящерки решили все скоропостижно сдохнуть! — засмеялся саларианец в лагере и, свистнув, позвал из корабля ещё нескольких бойцов. Бойцы переложили Берма на носилки и, привязав армированными ремнями, потащили на корабль с явным напряжением усиленных экзоскелетами мускулов. Мэл и Скиш пошли следом, неторопливо переговариваясь:
— И что же дальше, хочешь его в зоопарк продать, Мэл'ли? — с улыбкой спросил Скиш.
— Ты знаешь, если бы ты молчал большую часть времени, то тебя практически можно было бы терпеть.
— Ты знаешь, а если бы ты молчал большую часть времени, то тебя не поперли бы из ГОР! — загоготал Скиш, но через секунду ощутимо получил под дых и сложился в три погибели, подумав, что рановато снял скафандр, сменив его на легкий бронежилет с кинетическим щитом.
— Это не твоего ума дело, Скиш, — почти спокойным тоном сказал Мэл, склонившись над тем. — И если ещё раз скажешь что-то подобное, я тебя отправлю к моему бывшему начальству, вместе с этой ящеркой. В одной клетке, естественно, — Мэл развернулся и направился к кораблю.
— Стой! Какого хрена ты вообще несешь! — задыхаясь, выдавил Скиш. — Ты что, серьезно хочешь отправить этого в ГОР?! Это же новая раса, да ты хоть приблизительно представляешь, сколько за него дадут на черном рынке, идиот?! — Мэл остановился, слушая, а потом развернулся:
— Это тебе, идиоту, никогда не понять, сколько сейчас дадут за информацию о таких боевитых ребятах, эти крысы из центрального подразделения. Я тебе напомню: в галактике война, если у тебя отшибло уже все остатки мозгов. Рахни плодятся бесконтрольно, а нам нужны бойцы, пушечное мясо — ты посмотри на этих красавцев! ГОР не только возьмут меня обратно, они будут мне ноги лизать, лишь бы я сказал, где им искать! А ты… ты получишь свои деньги, и надеюсь, что после этого я тебя больше не увижу. Никогда. — Мэл сплюнул на песок, и посмотрел на Скиша сверху вниз.
— Ну уж нет, падла, так не пойдет, мы догова…
Скиша прервал выстрел, а после и короткая очередь. Мэл постоял ещё немного, вглядываясь в бездонную, невероятную черноту неба, и снова побрел к кораблю.
— Запускайте двигатели, взлетаем, — бросил он в коммуникатор на вороте скафандра и ступил на подножку трапа.