Путь. Часть 1.

Это попытка описать предысторию капитана Шепарда. С самого начала и до его геройского становления. Там много правды. Такой, которая на самом деле есть и если кому-то неприятно будет это читать, лучше отложите до лучших времен. Много размышлений, нет стрельбы, динамики и экшена, и иногда даже кажется, что совсем не по канону, и еще там много преувеличенного человеческого горя, которое на самом деле никогда не бывает преувеличенным. На философию потянуло.

 
Лиара, блаженно улыбаясь, потянулась в теплой постели и, промурлыкав что-то непонятное со сна, уткнулась носом в шею капитана. Он открыл глаза.
— Разбудила? — Лиара подняла голову и поцеловала его в колючую щеку.
— Нет. Я не спал, — он улыбнулся и прижал ее к себе, наслаждаясь близостью и мягким теплом ее стройного тела.
 
 Они помолчали, прислушиваясь к дыханию друг друга, думая каждый о своем. А, может быть, и не думая, просто впитывая в себя каждую минуту этого недолго счастья. Через пару часов Лиара отправится на свой корабль и вновь станет таинственным, всезнающим и могущественным Серым посредником, а Шепард… Шепард отправится на Землю, где готовится трибунал…
 
— Джон, я подумала…
— Что?
— Джон, расскажи мне о себе… — вдруг сказала она, приподнявшись на локте и заглядывая ему прямо в глаза. Шепард усмехнулся и поцеловал ее оголенное плечо.
— Ты знаешь обо мне больше, чем кто бы то ни было. Ты же Серый Посредник. Королева информации.
— Я серьезно. Расскажи мне, как ты стал тем, кем стал… С самого начала.
Шепард откинулся на подушки и закинул мускулистые руки за голову.
— Я солдат, Лиара. Я пошел в Альянс, как только мне стукнуло 18. Потом была служба, Элизиум, геты. Мне особо нечего рассказывать…
— А что было до этого?
 Он нехотя пожал плечами.
— Ничего особенного. Детство.
— Ты… рос сиротой?
— Да.
Лиара легла рядом, положив руку ему на грудь.
— Расскажи мне. Ты никогда не говорил об этом.
 
Шепард рассеянно рассматривал потолок капитанской каюты.
 «Ничего особенного…»
Взгляд его прозрачно-синих глаз стал задумчивым. Глубокая складка пролегла на лбу.
— Лиара. Это скучно.
 Она внимательно посмотрела ему в глаза, кивнула и прижалась к его груди.
— Прости. Я больше не буду.
 
Шепард поцеловал ее в лоб и вздохнул. Он так долго старался все забыть и почти справился. Он уже не вспоминал о том, что происходило с ним там, на Земле, в этом огромном городе, где так часто шли дожди. Это было так давно и казалось таким странным, таким непохожим на его сегодняшнюю жизнь, что он почти поверил, что все это происходило не с ним. Если бы не с ним. Воспоминания, торопя друг друга, спотыкаясь, вдруг хлынули в голову…
 
 
Дождь и темнота. Утренняя темнота, тяжелая, серая. Легкий белый пар вырывается изо рта. Холод забирается под одежду, под куртку, под толстый шерстяной свитер и рабочий комбинезон и пробирает до костей своими ледяными пальцами. Ужасная погода. Сырость и холод. Ученые говорят, что это из-за изменения климата. Весна теперь не похожа на весну, в декабре и то было теплее. И море постоянно бушует.
Проклятый город. Скорей бы уже добраться до порта и начать работу. Там хотя бы можно будет согреться. Никогда в жизни еще так не хотелось в этот порт.
 
— Эй, Мэттью, смотри, здесь что-то лежит. Какой-то сверток.
Джон остановился у задней двери магазинчика толстой Мэгги и смотрит на кучу мусора.
— Может, это бомба?
 Наверняка это бомба. Сейчас Джонни нагнется, дотронется до нее, и раздастся оглушительный взрыв и вокруг будет только дым, растерзанные куски их тел и кровь… Так и будет. Зря они пошли этим проулком. Но ведь они каждое утро здесь срезают.
— Бомба? В мусоре? В пустом переулке? Что за бред, Мэтт?
Слишком часто он это слышит. Но ведь человек не виноват в том, что у него хорошее воображение. Так жить веселее.
— Джон, пойдем уже. Здесь чертовски холодно.
— Неужели тебе не интересно посмотреть, что там?
 
 Вот что может быть интересного в мусоре? Хорошее воображение не подразумевает любопытство.
— Вот сам и посмотри, только быстрее. Мы можем опоздать.
Сейчас бы горячего кофе и свежего хлеба с маслом. Даже позавтракать не успел. Что за проклятая работа такая, вставать в такую рань.
— Господи! Мэтью!
— Что?
— Иди сюда! Это ребенок!
— Ребенок?
 
И, правда, ребенок. Маленькое синее личико торчит из кучи тряпья. Совсем крохотное, с ладонь.
— Джонни, он мертвый?
Пусть он будет не мертвый, Господи. Мертвые младенцы в мусорной куче по дороге на работу это слишком.
— Он такой холодный весь. Ужас какой…
— Он шевелится, Джонни. Он шевелится!
Джон держит этот сверток на руках и смотрит растерянными глазами на маленькую ручку, появившуюся изнутри. Она такая крохотная, с тоненькими растопыренными пальцами и тоже синяя.
— Надо вызвать полицию. Джонни, почему он не кричит? Дети должны кричать.
— Он замерз, наверное. Вызывай, Мэтт. И скорую тоже. Разве можно такого малыша бросить на улице в холод? Что же это происходит с людьми, Мэтт? Он весь синий и холодный, как ледышка!
Лицо у Джонни такое благородное, возмущенное. У него у самого полгода назад родилась дочка. Наверное, он представил свою кроху на месте этого малыша.
— Он же умереть может. Можно же было в магазине оставить или в подъезде. Такой холод на улице, Мэтт! Потрогай его, он же ледяной.
 
Нет, трогать это чересчур. Он слишком синий. И молчит все время. Дети не должны себя так вести. Он как зомби. Младенец-зомби. Сейчас он тяпнет Джона за палец, заразит его, и начнется эпидемия. А через месяц Лондон будет пустой и мертвый. Только сгоревшие машины, мусор и трупы на улице. И стаи разжиревших, обезумевших собак.
 А как все началось?
 Двое парней по дороге на работу нашли в переулке, у мусорного бака синего, молчаливого младенца. Бог ты мой, он в самом деле рот открыл…
— Эй, Джонни, не давай ему себя укусить! Может, он заразный?
— Что за бред ты несешь? Чем он меня может укусить? У него даже зубов нет. Ему от силы несколько недель.
 У него в самом деле нет зубов. Только такие маленькие розовые десны.
— Ты уже вызвал полицию? Давай зайдем в магазин, надо его согреть.
 
 Они развязали тряпки, в которые он был завернут, и он теперь лежит на прилавке, слабо шевелясь, совсем крохотный и кричит, что есть мочи. Он уже не похож на зомби, покраснел от натуги. У него ярко-голубые глаза и складки по всему телу, он морщится и надрывно плачет.
— Это мальчик.
 Как будто не видно, что это мальчик. Хорошо бы, чтобы он себе все хозяйство не отморозил.
— Крепенький малыш, — толстая Мегги, продавщица круглосуточного магазинчика осторожно приподнимает его с прилавка. — Кто же его бросил, такого кроху? Как он только не замерз до смерти?
— Найти бы эту мамашу, да ноги ей вырвать, — Джон все еще возмущен до глубины души. Наверное, опять вспоминает свою малявку.
 
Бросать беспомощных малышей у мусорного бака в такой холод — настоящее зверство, кто спорит.… Когда же, наконец, приедет полиция? Спасение замерзающих младенцев — дело благородное, но если они не сделают дневную норму погрузки, босс срежет двадцать процентов от недельного заработка. Ему будет совершенно наплевать на их оправдания.
 
 И ведь так оно и вышло.
 
— Босс, полиция долго ехала. А потом целый час оформляли протокол, или как там у них это называется.
Джонни поддакивает:
— Кругом бюрократия, босс.
— Парни, вы, конечно, большие молодцы, но у меня два погрузчика простаивают с самого утра. Уже очередь скопилась на складе. Вы меня извините, но процент я вам сниму.
 Вот как так можно? Они спасли пацана от смерти, а этот жирдяй думает только о своих погрузчиках.
— Зря вы так, босс. Мы доброе дело сделали. Может быть, парень вырастет и спасет мир.
— Мэттью, ты вечно несешь ерунду, честное слово. Хватит уже болтать, за работу…
 
 
Сегодня привезли еще одного. Их становится все больше и больше. Кризис, безработица, забастовки на улицах. Но все же тяжелая жизнь — не повод бросать детей на произвол судьбы.
 На прошлой неделе привезли сразу двоих — мальчика лет трех и годовалую девочку, ее нашли в метро. У малышки было запущенное воспаление легких и она умерла через два дня. Вот что странно — люди научились лечить рак, богачи вставляют себе имплантанты, выращивают органы «про запас», СПИД побежден…
 А вот спасти такую кроху от воспаления легких не смогли.… Да и кому это было нужно. Она лежала такая маленькая, с грустным личиком, будто обиженная на кого-то, с прозрачной синеватой кожей…
 
Нет, нельзя работать в детском приюте с такими нервами. Вот миссис Коулсон настоящее дерево. Она просто делает свою работу, как автомат. И никакого намека на жалость. Ей сильно повезло в этом плане. Видеть этих брошенных малышей и при этом сохранять невозмутимость очень тяжело.
 
Новенький лежит на специальном столике, пускает слюни и дрыгает ногами.
— Как его оформлять, миссис Коулсон? С ним не было никакой записки и документов.
— Скарлетт, займись этим сама. Придумай что-нибудь, мне все равно.
Скарлетт задумчиво перебирает бумаги и вглядывается в экран монитора, где мигает курсор в строке «Личные данные — имя, фамилия, дата рождения».
Парней, которые его нашли, звали Джон Уолтерс и Мэттью Шепард. Так указано в полицейском отчете.
Скарлетт смотрит на малыша, которого осматривает миссис Коулсон быстрыми и резкими движениями. Он испуганно вздрагивает, но не плачет. Таращится на миссис Коулсон своими голубыми глазенками.
 
Джон Уолтерс и Мэттью Шепард…Что же, быть тебе Джоном Шепардом. В честь двух своих спасителей.
 
— А дату рождения, миссис Коулсон?
— Ему несколько недель. Первая половина апреля, я думаю.
Первая половина. Пусть будет одиннадцатое. У мамы день рождения одиннадцатого апреля. А что, хорошее, красивое число.
— Состояние удовлетворительное, несмотря на переохлаждение. Небольшое истощение. Он легко отделался, неизвестно, сколько он там пролежал. Скарлетт, оформи документы и вызови кого-нибудь из карантинного отделения. Пусть им займутся.
 
 
 Они приходят по воскресеньям, обычно смущенные, взявшись за руки. Почти всегда приятные пары средних лет. Бывают и помоложе. Редко — постарше.
 Несколько раз были крикливые, хамоватые дамы. Вели себя так, будто выбирали себе новую шубу в магазин, а не ребенка. Очень трудно было их терпеть.
Малыши еще не понимают, кто это приходит, а вот дети постарше становятся какими-то другими, становятся серьезнее, замолкают и смотрят на них такими умоляющими глазами. Будто просят: выбери меня! Стань моей мамой! Они слишком робки, чтобы как-то еще показать это и просто смотрят.
 
Натолкнувшись на такой взгляд можно лишиться покоя.
 
Джонни изо всех сил молча и сосредоточенно трясет стенку манежика.
— Милый, посмотри, какой прелестный малыш!
— Это Джонни. Ему вчера исполнилось девять месяцев. Хороший малыш, очень подвижный, здоровенький.
— Лиз, ты же хотела девочку.
— Да, но он такой хорошенький. Голубоглазый. Смотри, он нам улыбается.
— Что-нибудь известно о его родителях, миссис Коулсон?
— К сожалению, нет. Его нашли совсем крохотным. Родителей так и не удалось установить.
— Лиз, послушай, вдруг у него родители алкоголики или наркоманы? Мы же не знаем наверняка. Хороших детей не бросают на улице.
 
 Вот так, Джонни. Тебя уже записали в «плохие». Будто ты непременно должен вырасти алкоголиком и наркоманом.
 
— Но он такой милый…
— Лиз, если у него плохая наследственность, это обязательно проявится. Но будет уже поздно что-то изменить. Миссис Коуслон, что вы говорили про ту девочку? У нее родители погибли в авиакатастрофе?
— Да, ужасная трагедия. У нее никого не осталось. Это была очень приличная семья.
 
Скарлетт проводила пару задумчивым взглядом и с сочувствием посмотрела на Джонни, усердно пихающего резинового медведя себе в рот.
— Что, Джонни, опять тебе не повезло?
 
 В который уже раз. Приходят, умиляются над твоими голубыми, как кусочки весеннего неба глазенками, гладят по голове и идут дальше. Странно, как такого симпатичного малыша до сих пор не забрали. Больше всего не везет некрасивым, бледным, большеголовым детям — ведь люди хотят, чтобы «их» ребенок был красивым. Это в самом деле похоже на магазин, где они выбирают себе вещь…
 А в твоем случае всегда что-то мешает. То ты срыгнешь не вовремя, то им кажется, что ты слишком худой, то неизвестное происхождение пугает. Но ты не один такой, Джонни. Сейчас редко кого забирают. Перенаселение. Топливный кризис. В стране безработица.
 
Народ стремится сбежать с перенаселенной планеты в колонии. Молодежь мечтает о космосе. Все словно с ума посходили с этим ретранслятором. Но вообще-то это здорово. Мы больше не заперты на нашей крохотной планетке. И значит, у нас есть шанс сохранить себя. Говорят, что наступает новая эра, Джонни. Эра, которая станет поворотной вехой в истории человечества. Только пока ничего не меняется в лучшую сторону. Конечно, тебе до этого не должно быть дела. Тебе бы найти себе хорошую маму, малыш Джонни… А потом, кто знает, может быть и ты полетишь к звездам.
 
 
 Она очень приятная женщина, скромная, несмотря на дорогую, стильную одежду, маникюр, прическу, и весь свой ухоженный, здоровый вид. Очень приятная, с хорошей улыбкой.
 
— Миссис Тайлер, усыновление — это очень серьезный шаг. Вы будете нести ответственность за благополучие этого ребенка.
— Я понимаю. Мы позаботимся о мальчике. Муж скоро выходит в отставку и вернется на Землю, мы уже присмотрели прекрасный домик в пригороде. Джонни будет счастлив там, миссис Коулсон. Наши мальчики уже выросли, и мы подумали, почему бы не сделать доброе дело и не взять из детдома малыша.
— Это просто замечательно. Все бы думали, как вы, миссис Тайлер.
— Джонни так похож на мужа, — она улыбается и оглядывается на Джонни, который возится на полу с подаренными новенькими игрушками, немного растерянный от счастья. — Мы будем любить его, как родного сына. — Как только мы подготовим документы, миссис Тайлер, я позвоню вам. Через пару недель вы сможете забрать мальчика.
 
 Ну что же, малыш Джонни, похоже, тебе выпал счастливый билет. Очень приличная семья, он — высокопоставленный офицер Альянса, а она добрая, милая женщина, с мягкими красивыми руками. Как будто из другого мира…
 Джонни как-то сразу потянулся к ней, без обычной детской робости к незнакомым взрослым, а потом, когда она забрала его домой на выходные и привезла обратно, расплакался и не хотел отпускать.
— Ты будешь моей мамой? — еще плохо выговаривая слова, спросил он у миссис Тейлор, вцепившись ей в платье. Она ахнула, подхватила его на руки и прижала к себе, и он крепко-крепко обнял ее за шею.
 Я буду скучать по тебе, малыш Джонни. Вырасти счастливым.
 
 А потом началась война.
 
— О, миссис Тайлер, я так сочувствую вашему горю. Я все понимаю. Держитесь.
 Ее голос по телефону просто был сосредоточение горя и страдания. Муж и сын миссис Тейлор погибли в первые дни этой войны. Не просто войны, а войны с неизвестным, странным, инопланетным врагом, и от этого такая пугающая, до ужаса, до льда в пальцах. Они так и не стали тебе родственниками, Джонни. Не хватило двух недель, чтобы ты стал сыном и братом героев войны Первого контакта.
Первой войны в истории человечества с инопланетными агрессорами. То, что когда-то описывали писатели-фантасты, стало правдой, и больше всего пугала неизвестность.
 Кто они? Что им нужно? А что, если они доберутся до Земли?
 
Первые изображения этих высоких, костлявых существ, похожих на хищных злых птиц пугали до жути. А потом, когда лингвисты смогли перевести их речь, выяснилось, что не очень-то они и отличаются от людей. Тот же военный пафос, те же пустые политические выступления.
 Те же слова скорби по погибшим.
 И даже со временем на их «лицах» стали распознаваться эмоции.
 
 И почти сразу война кончилась. Кто-то развел нас по углам, как расшалившихся детей. Оказывается, мы не одни, Джонни. Галактика огромна — там обнаружилось множество рас, и у них есть свой Совет, свои объединения, свои сектора, свои планеты, колонии, свои флотилии, армии, дипломатия, торговля и наука.
 
 Это изменило все, Джонни. Человечество вздохнуло свободнее. Это давящее ощущение пугающего, пустого космоса исчезло.
«Мы не одни!»
 И люди ринулись туда, как всегда захлебываясь от любопытства и восторга. Великие времена, великие перемены. Война кончилась, Альянс спешно кинулся колонизировать планеты, строил флот, лез в дипломатические интриги, и на улицах стали появляться инопланетяне — а Джонни остался в приюте. Миссис Тайлер так и не перезвонила.
 
 
 И опять воскресенье, и опять день открытых дверей. И обоим лет под сорок — он такой пузатый, в очках, мало кто сейчас носит очки, а она слишком худая, болезненного вида женщина.
— А сколько этому мальчику?
— Джонни? Ему пять. Должна заметить, он слишком активный.
— Симпатичный малыш, да, Томми?
— Да, милая.
 
 Джонни, не замечая ничего вокруг, тем временем пытается отобрать у Тедди игрушечный грузовик.
— Отдай быстро! Я сказал!
— Не отдам! Это не твой!
— Ты сказал, что поиграешь и отдашь! Быстро отдал!
 У грузовика от дерганья в разные стороны отваливается кузов.
— Дебил! Ты его сломал!
Начинается нешуточная драка. Джонни валит соперника на пол и колотит его по спине отломанным кузовом. Миссис Коулсон оттаскивает его за ухо.
— В угол, Шепард! И сегодня останешься без ужина!
— Я отдал ему целую жвачку и две наклейки, он обещал дать мне поиграть с грузовиком! А сам не отдает! И жвачку сжевал! Он меня обманул! — Джонни упирается из всех сил, объясняя миссис Коулсон положение дел, но она не слушая, тащит его в угол.
 
Пузатый поворачивается к жене и говорит:
— Милая, мне кажется, мальчик слишком агрессивный.
— Мальчики все дерутся в таком возрасте, Томми. Я думаю, в этом нет ничего страшного.
Джонни почти плачет от боли, но упирается. Миссис Коулсон, уже красная от раздражения, отвешивает ему увесистый подзатыльник.
— Не трогай меня, старая стерва!
— Я думаю, ты прав, милый. Он в самом деле слишком агрессивный.
 
Дался тебе это грузовик, Джонни. Детей старше пяти лет очень редко усыновляют, отдавая предпочтения младенцам, а не детям со «сформированной моделью поведения». Но, может быть, этой странной парочке в самом деле нужен какой-нибудь тихий малыш, а не такой подвижный и непоседливый мальчишка, как ты.
 
Ну, вот опять. Джонни стоит в углу на коленях, с оттопыренным красным ухом, шмыгает носом и мечтает о мести.
— Джонни, зачем ты обозвал миссис Коулсон старой стервой?
— Потому что она старая стерва!
 
 В общем-то, он прав. Миссис Коулсон никто не любит. Дети ее боятся и только малыш Джонни, совершенно умиленно возмущаясь, раз за разом обличает ее в несправедливости. Миссис Коулсон, в свою очередь, недолюбливает Джонни. К остальным она относится с совершенным безразличием и может быть, иногда с небольшим раздражением, но Джонни у нее в глубокой опале.
Скарлетт стоит большого труда убедить ее в том, что малыш нормален, просто чуть более развитый и активный, чем другие дети, и это не повод отправлять его в детскую психбольницу. Вот оттуда он никогда не выйдет нормальным.
 
 У Скарлетт Джонни в любимчиках. Он так умиляет своей серьезностью и упорством, и у него уже пролегли две еле заметные морщинки между тонких бровей — он так часто морщится, пытаясь осмыслить какую-нибудь новую информацию, и не успокаивается, пока не поймет.
 В нем есть какое-то бесстрашие, несвойственное детям, да и вообще людям. Любые угрозы физической и моральной расправы на него совершенно не действуют. Он хмурится, сопит носом, размазывает по лицу слезы, но продолжает упорствовать, чем доводит миссис Коулсон до белого каления.
 
— Шепард! Немедленно доедай суп!
— Я не хочу его доедать. Я наелся.
— Меня не волнует, наелся ты или нет! Немедленно съел все!
— Я не буду! Я не хочу!
Кончается все тем, что разъяренная миссис Коулсон пытается запихать в рот Джонни ложку с супом, он вырывается, давится, и, в конце концов, опрокидывает тарелку на пол. Потом сам вытирает пол тряпкой, ревет, стоит в углу, но на следующий день повторяется тоже самое.
 
— Шепард! Куда это ты собрался? Все смотрят мультик! Сядь на место немедленно!
— Я не хочу его смотреть. Я его уже два раза видел. Я хочу порисовать.
— Никто тебе не разрешал рисовать! Сядь и не трепли мне нервы!
— Я не буду мешать, миссис Коулсон!
— Я сказала — нет!
 Она тащит упирающегося Джонни назад и сажает на стул перед экраном. Он демонстративно поворачивается к нему спиной и тихо всхлипывает. Миссис Коулсон не выдерживает, и ведет его в темный закуток под лестницу за ухо, где Джонни стоит на коленях два часа. Он плачет, но попыток самостоятельности суждений не оставляет.
 
 В остальном он нормален: любит играть, смотреть мультики, мечтает о маме, не любит вареный лук в супе, учиться читать по слогам, ревет, когда шампунь попадает в глаза, рисует танки с корявыми дулами и самолеты с разноцветными крыльями и ужасающим чадом из сопел, мечтает стать пожарным, а на утро футболистом, а к вечеру пилотом космического корабля, кричит по ночам, когда ему снятся кошмары, еще не четко выговаривает букву р, боится врачей и уколов, у него аллергия на апельсины, правда, он ел их один раз в жизни, на Рождество, когда приезжал какой-то обрюзгший политик с кучей журналистов и раздал подарки — по три апельсина и шоколадные конфеты… Абсолютно нормальный мальчик.
 
 Еще есть Сюзан — совершенно прелестная девочка, с огромными карими глазами и длинными ресницами, настоящая куколка — все в ней души не чают, до того она звонко хохочет и смешно трясет своими кудряшками. Ее постоянно хотят забрать — но мама у Сюзан наркоманка, погибшая от передозы, и это отпугивает ее потенциальных родителей. Однажды ее забрали на целых два месяца, а потом все же отказались — и Сюзан вернулась обратно, растерянная и испуганная, и целую неделю никто не слышал ее звонкий смех…
Сюзан не знает, что ее мама умерла и все еще хорошо ее помнит — молодую девушку, почти девочку, с тонким бледным лицом и остановившимися глазами, как у всех наркоманов. Помнит и любит, уверяя всех, что она здесь случайно, и мама обязательно ее заберет.
 
— Дура! Нет у тебя никакой мамы! — кричит Тедди, вихрастый и всегда замызганный до самой макушки.
 Это непостижимо — стоит надеть на него чистую одежду, как через несколько минут она становится обляпанной и грязной — как он умудряется так извозиться, непонятно.
— Есть! Мама скоро приедет! — Сюзан кричит тоненьким голоском и начинает плакать, а Тедди смеется. Джонни молча начинает с ним драку, потом они оба стоят под лестницей на коленях, а Сюзан, обо всем забывшая, хохочет над мультиками.
 
 Их еще много, малышей из пятой группы. Они все разные, но такие похожие. Своим таким порой недетским, серьезным взглядом, который заставляет сжиматься сердце и щипать глаза. Восемнадцать малышей, никому не нужных, всеми брошенных. Восемнадцать крохотных человечков.
 
 Для Джонни тема мамы — табу. Он никогда не говорит об этом и непонятно, уверен ли он в том, как и другие дети, что все происходящее с ним какая-то ошибка, и на самом деле его красивая и добрая мама не бросала его, и сама сейчас страдает и ищет его целыми днями. Он никогда не говорит об этом. Только однажды дал слабину, после сильной порки от миссис Коулсон. И Скарлетт до сих пор не может забыть эту ночь.
 
Самое сложное для Скарлетт — ночные дежурства. Большое здание затихает, не слышно привычного детского гомона, криков, топота ног. Свет гасят не полностью, включаются такие мутные желтые лампы с тусклым светом. Из-за этого света от привычных предметов на стены падают какие-то причудливые, странные тени и становится жутковато.
Скарлетт обходит спальню, где на узких кроватках спят малыши. Иногда кто-то просыпается и плачет, когда снится что-то плохое, кто-то кряхтит и стонет. Иногда кто-то делает под себя лужу. Ночи в приюте невероятно длинные, скучные, вязкие, как этот желтый свет.
 
 В одну из таких ночей в коридоре слышится тихое шлепанье. Скарлетт вздрагивает, отрывается от экрана и оглядывается — Джонни стоит в коридоре, поджимая пальцы босых ног на холодном полу, в желтой пижаме, которая ему уже немного мала.
— Джонни? Почему ты не спишь?
 Он робко подходит ближе.
— Тетя Скарлетт! — говорит он шепотом и глаза у него становятся умоляющими. — А ты не можешь забрать меня к себе? Я буду хорошо себя вести, правда. Буду мыть посуду, и заправлять кровать. Пожалуйста, тетя Скарлетт!
 
 Скарлетт смотрит на него и молчит. Что сейчас можно ответить этому брошенному маленькому человеку?
 
— Джонни, — Скарлетт садится на корточки и берет его за худенькие плечи. Выдержать этот умоляющий, полный робкой надежды взгляд, взгляд ребенка, мечтающего о чуде, просто невозможно. Скарлетт опускает глаза ниже, на его пижамку, на изображение потертого супергероя Сталка — Звездного Рыцаря на груди и видит плохо отстиранные бурые пятна. Какой-нибудь малыш пил томатный или вишневый сок, или ел что-нибудь с кетчупом, или вареную свеклу, и обляпался, а его пижамку сердобольная мама не поленилась принести в приют. И теперь ее носит Джонни, так гордящийся тем, что именно ему досталась пижама со Звездным Рыцарем.
— Джонни, есть вещи, которые взрослые не могут сделать, даже если сильно хотят…
— Ну… Я буду тихонько жить, где-нибудь в уголке. Я мало ем! — говорит он с гордостью.
 
 Джонни, маленький Джонни. Если бы не холодная полутемная квартирка, не восковое лицо мамы, не ее надрывный кашель по ночам, не подавленный и скрипящий диван в гостиной, не младшая сестренка, которая еще ходит в школу, не дешевое горькое кофе, не тонкие стопки пластиковых банкнот, которые лежат на столе тридцатого числа каждого месяца — эта кучка за квартиру, эта — на лекарства, эта — сестренке на кроссовки, эта — на еду, и еще много, очень много неотложных трат, а стопок так мало и они такие тоненькие… О, Джонни, если бы не это все, разве я бы оставила такого прекрасного малыша в этом проклятом приюте? Я бы вас всех забрала к себе.
— Тетя Скарлетт, ну хотя бы на три денечка, — губы у него дрожат, а с огромных голубых глаз вот-вот сорвутся дождем крупные детские слезы. — На один денечек? Можно? Ну, пожалуйста? — последние слова он говорит уже еле слышным шепотом и соленый дождь из его глаз все-таки пошел. И одновременно в окно забарабанил настоящий, и сразу стало совсем темно.
— Джонни, ну не плачь. Ты же мужчина. Ты должен быть сильным.
 Он опускает голову еще ниже, и, захлебываясь слезами, начинает торопливо бормотать, судорожно, по-детски всхлипывая:
— Я не хочу быть сильным. Не хочу быть му…мужчиной. Я хочу, чтобы у меня была мама. И папа. И кот…котенок. Или собачка. И велосипед. Си. .синий. И чтоб меня больше никогда не била миссис Ко…Коулсон…
 Его худенькие пальцы вцепляются в голову супергероя на пижаме и нещадно ее скручивают. Он вдруг осознает, что требует от жизни слишком многого и поспешно добавляет:
— Пусть не будет велосипеда и собачки. Даже папы. Пусть будет только одна мама…
 Он плачет и плачет, комкая свою пижамку, потом поворачивает и идет в спальню. Плечи у него сильно вздрагивают.
«Нет, — говорит сама себе Скарлетт. — Это выше моих сил. Я уволюсь. Завтра же».
 
 Она догоняет его, берет на руки и сама укладывает в кровать, и ложится с краю, прижимая его горячее вздрагивающее тельце к себе, и гладит по голове, пока он не перестает всхлипывать и не засыпает.
 
Бедный маленький Джонни. Бедный Тедди. Бедный Сэм. Бедная Сюзи. Нет, дети не должны так страдать.
 
«Они же такие маленькие, Господи. Такие крохи…»
Скарлетт сама начинает тихо плакать, уткнувшись губами в затылок спящего мальчика.
«Что же это творится на свете, Господи? Может, ты отвлекся и занят чем-нибудь важным, и совсем забыл про нас? Помоги этим деткам. Хотя бы однажды. Один раз. Может быть, у тебя свои планы на них, но разве они заслужили это? Они же совсем еще малыши…»
 
 
Скарлетт добросовестно ходит в церковь. Не каждое воскресенье, но пару раз в месяц. Выслушивает проповедь, молится, покупает церковную свечку и идет домой.
Церковь сейчас в странном положении. Сложно объяснить людям, которые осознали и пережили понимание того, что они не одиноки во Вселенной, что их Бог един и всесилен и создал этот мир за семь дней. Сложно верить в библейские мифы, когда появились первые изображения Цитадели — от одного вида этой огромной станции, плавающей в космосе, дух захватывало.
 
Сложно стало восхищаться чудесами Иисуса, когда ученые, медики, инженеры, дорвавшись до инопланетных технологий, практически каждую неделю, перебивая друг друга, заявляли о величайших открытиях… «Мы излечили рак! Мы научились модифицировать гены! Мы создали технологию пересадки органов и имплантов, не вызывающую отторжения! Мы создали новый нано-процессор, превосходящий по мощности все имеющиеся в несколько тысяч раз! Мы научились продлевать жизнь! Мы скоро сами станем богами!»
Наука победила. Церкви стали малолюдны, пусты и скучны. На улицах больших городов стали появляться эти существа — турианцы, азари, саларианцы, даже кроганы. Их приглашали на ток-шоу, они выступали в университетах и на политических саммитах. Люди стали ощущать себя частью галактического сообщества. Это великие времена, Джонни.
 
 Но здесь, в самом низу, мало что изменилось. Игрушки стали появляться в виде инопланетян, вот и все… Скарлетт продолжала ходить в церковь и молиться. До тех пор, пока из приюта не пропала Сюзан.
 
 Она пропала на прогулке, и никто не заметил как, и другие дети не видели. Она играла у забора, собирала какие-то травинки, а потом кто-то из мальчишек разбил себе коленку, и молоденькая воспитательница возилась с этим малышом, а когда подняла голову, Сюзан уже не было.
 Полиция нашла ее потом, через неделю, в какой-то канаве на окраине города. Скарлетт ездила на опознание. Ее долго вели по широким коридорам и она чувствовала этот ужасный запах, сладковатый, тяжелый, страшный. Сюзан лежала на блестящем стальном столе, голенькая, с жутким шрамом от шеи до паха, они уже сделали вскрытие и молодой розовощекий белокурый патологоанатом дописывал отчет, и говорил о чем-то постороннем с полицейским следователем.
 
 О чем-то совсем незначительном и таком неважном на фоне этой страшной и неправильной детской смерти.
 
 У Скарлетт все заледенело внутри, и сердце стало биться нехотя, такими редкими тяжелыми толчками, через силу. Она подписала какую-то бумагу и выбежала оттуда, от этого запаха, от румяного и равнодушного патологоанатома, от холодного стола, от изнасилованной и задушенной Сюзан…
 А потом долго сидела на лавочке в каком-то парке, она сама не помнила, как добрела туда. Сидела до вечера, так и не заплакав, со льдом внутри, который уже никогда не растает.
 
— А когда вернется Сюзан, тетя Скарлетт? — Джонни смотрит на нее своими внимательными, удивительно чистого синего цвета глазами.
— Джонни… Сюзан больше не вернется.
— Ее мама забрала, да, тетя Скарлетт?
Джонни, Джонни. Почему ты так настойчив? Другие дети уже давно забыли о кудрявой маленькой Сюзан со смехом-колокольчиком.
— Да, Джонни. Она теперь с мамой и папой. Живет в другом городе, очень далеко. Наверняка она помнит о тебе.
 
 Он искренне улыбается, демонстрируя дырку в верхнем ряду зубов. Вчера Джонни лишился второго молочного зуба. Улыбается совершенно искренне, без зависти, такой счастливый, наивный, с заблестевшими глазами.
 
— А я ей говорил! Я ей всегда говорил, что мама ее найдет! А она плакала! Вот она наверно обрадовалась! Жалко только, что мы не попрощались…
Джонни просит отправить Сюзан письмо с хаотичным набором фраз о приюте, Тедди, о том, что сам Джонни скучает и шлет привет, и рисунок на память — кривоватый дом с двумя окошками и собаку рядом, отчего-то похожую на перекормленную белку. Скарлетт отнесла письмо и рисунок на маленькую могилку на самом краю огромного кладбища вместе со скромным букетом незабудок. Бедная, маленькая Сюзан.
 
 Вот с тех пор она ни разу не была в церкви.
 
Продолжение следует…