Вкус детства

Шепард неистовствует – кто-то съел все его печенье. Доведенная взрывом праведного гнева до ужаса, команда недоумевает – ну что такого в этих сладких кусочках? Но он никому и никогда не расскажет, что это дань его детству, которое было совсем иным на вкус…

Джокер едва сверил новые координаты и дал добро СУЗИ на изменение курса, как внезапно чья-то трехпалая когтистая рука схватила его за плечо. Джокер от неожиданности подпрыгнул в кресле и опрокинул недопитую чашку кофе с подлокотника.

— Твою мать, Гаррус! Ты напугал меня до усрачки! — Джокер поднял голову, посмотрев снизу вверх на стоящего рядом высокого турианца, и картинно прижал правую руку к своему быстро колотившемуся сердцу. — Ты что, решил угробить лучшего пилота во Вселенной?
— И самого скромного, — беспристрастно вставила СУЗИ.
— Ой, не начинай! — бросил на нее быстрый взгляд Джокер. — Посмотри, я все штаны уделал кофе, а может и чем другим по твоей милости...
— Джокер, у тебя проблемы, — Гаррус сказал это как всегда спокойным и размеренным тоном и даже чуть улыбался. Если можно назвать улыбкой чуть разошедшиеся в стороны мандибулы. Но, казалось, говорить это ему доставляет удовольствие. Джокер изменился в лице.
— Проблемы? У меня?
— Ты утром был в столовой.
— И что? Ты не поверишь, но иногда я там ем, Гаррус! Конечно, такому совершенному существу как я, которое питается энергией космоса, еда не нужна, но приходится притвор...
— И ты сожрал коробку печенья из «людского» холодильника. Когда я зашел, ты его жадно доедал.
— Вкусное печенье, кстати, жаль, тебе не оценить.
— Там была записка.

Джокер сложил губы трубочкой. Он съел печенье — да, но записка... Проблема в том, что Джокер в процессе поиска и поглощения «чего-нибудь к чаю» не отрывал глаз от экрана датапада, на котором извивалось стройное тело юной азари...

— Только не говори, что это было ЕГО печенье... — проскулил пилот. — О, не-ет...
— О, да-а.

Джокер натянул кепку подальше на лоб.

— Проклятие.
— Джокер, это было его последнее печенье.

В глазах Джокера мелькнул неподдельный страх. Он тяжело сглотнул пересохшим горлом.

— Он уже пропалил?
— Нет. Собирается смотреть камеры.
— СУЗИ! — в полной панике заверещал Джокер. — Пожалуйста, не показывай ему! Ну, пожалуйста!
— Мистер Моро, полномочия капитана подразумевают просмотр всех записей камер видеонаблюдения на этом корабле. Я не могу препятствовать этому. Кроме того, я не могу пройти мимо прекрасной возможности досадить вам.

В кабине воцарилась тишина.

— Она пугает меня, Джокер, — тихо сказал Гаррус.
— А, — махнул рукой пилот. — Это...
— Шутка, — голос СУЗИ был лишен эмоций.
— Точно. Юмор, Гаррус, обычный искусственный юмор, — Джокер испуганно оглянулся на коридор.
— Впрочем, Джефф, я могу прямо сейчас начать файловую диагностику, и капитану придется подождать с полчаса, — в голосе СУЗИ слышалось снисхождение. Впрочем, наверняка это была иллюзия. Джокер встрепенулся.
— Начни! Дай мне еще полчаса насладиться жизнью! Гаррус, он сильно злится?
— Он вне себя, Джокер. Я никогда его таким не видел, — челюстные щитки турианца раздвинулись еще шире. Джокер застонал.
— Дерьмо! Вот дерьмо! Ну почему мне так чертовски везет?
— Я зашел предупредить, Джокер. Просто, чтобы ты был готов.
— Ой, ну спасибо, мой турианский друг! Я пожил бы еще немного спокойно перед смертью и в сухих штанах!

Ухмыляясь, Гаррус вышел из кабины. Джокер принялся мучительно обкусывать ногти. Дьявол, угораздило же! Об этой странной, искренней, пламенной, неземной любви капитана к песочному печенью знал весь экипаж. Каждый вечер после ужина Шепард с какой-то особенной улыбкой брал коробку печенья, стакан молока или колы и поднимался к себе в каюту, таинственный и окруженный почти реально ощутимой аурой волшебного предвкушения. Это были те редкие минуты, когда он улыбался. Если по какой-то нелепой случайности, когда, к примеру, печенье заканчивалось, а до ближайшей планеты, где можно затариться, лететь было еще несколько дней, сдержанный и мрачный капитан, которого еще с трудом, но еще можно было терпеть, превращался в невыносимого, раздражительного, мелочного и сварливого брюзгу. Но такое случалось редко, потому что печенье в списке продуктов Гарднера стояло на первом месте. И в огромном количестве. Помимо этого, чтобы предотвратить всяческие посягательства на свое песочное печенье, Шепард клеил на каждую коробку небольшой стикер с лаконичной и убедительно-простой надписью: «Это МОЕ печенье. Д.Ш.».

Он даже ласково называл его «печеньки». «Гарднер, ты купил мои печеньки?» или «В коробке было шесть печенек! Ну и где еще одна?!»

Для всего экипажа было строгим табу трогать капитанское лакомство. Остальное — вафли, овсяное, медовое, с орешками — сколько влезет, главное чтоб не песочное в шоколадной глазури в коробках со стикером. Это было опасно. Да никто и не пытался. И вот он, Джокер, самый развезучий хромоногий пилот в Галактике, умудрился сожрать последнюю, черт бы ее побрал, коробку капитанского печенья! Он ведь никогда не любил сладкое, а утром прямо приспичило... О, черт!

— Джефф, капитан собирает весь экипаж в столовой, — Джокер вздрогнул. Где-то ниже поясницы полезли гигантские холодные мурашки.
— Зачем, СУЗИ?
— Джефф, у меня нет данных.
— Ясно, — вздохнул он. — Принимай управление.

На подходе к столовой нервы сдали окончательно. На лбу выступила испарина. «Возьми себя в руки, — подумал Джокер. — Поорет, но не убьет же». Когда он зашел в столовую, весь экипаж уже был в сборе. Капитан стоял посреди помещения, скрестив руки на груди. Метнув быстрый взгляд на вошедшего пилота, он шумно втянул носом воздух. Брови сошлись на переносице, и всем стало ясно, что всеобщий сбор явно не по радостному поводу. Шушуканье и шарканье ног прекратились, и все воззарились на своего капитана.

— Так, — сказал Шепард. — Я знаю, что все вы считаете это глупостью. Я в курсе. Но терпеть воровство даже такой незначительной ерунды на нашем корабле я не буду.

Экипаж зашумел, начал переглядываться. Большинство взглядов устремились на Касуми, которая поспешила юркнуть за спину Заида.

— Утром кто-то украл мое печенье.

Гул оборвался, но во внезапно наступившей тишине раздались несколько смешков. Цепкие глаза капитана мгновенно выхватили весельчаков.

— Джек! Донелли! Заид! Что я сказал смешного? Это воровство, отвратительное и наглое! Если вам так неймется поржать, можете сделать это в ночном наряде!

Улыбки погасли.

— Я мог бы просмотреть камеры наблюдения...

Джокер нервно сглотнул вязкую слюну.

— Но я дам шанс этому человеку... — капитан покосился на Тейна и Гарруса. Как будто им нужно было это проклятое печенье... Особенно Гаррусу, с его противоположно закрученными аминокислотами. — Или нечеловеку — признаться самому. Здесь и сейчас. И извиниться.

«Черт, ну что за бред?! — взорвалось в голове у Джокера. — Устроил тут детский сад!» Он еще ниже натянул кепку и опустил голову, чтобы скрыть свои пунцовые щеки.

— Одна минута, — сказал Шепард. — Одна минута на признание. Время пошло.

«Я не смогу, — стонал про себя Джокер. — Просто не смогу... Мне плевать на экипаж, они поймут, поржут и забудут, но меня он просто уничтожит, да еще и при всех... Гляньте только на него! Это же, мать его, дьявол во плоти! О, Боже, он на меня смотрит...»

Шепард обвел всех внимательным взглядом. В напряженной тишине слышно было только прерывистое дыхание членов экипажа. Нервное дыхание. Пожалуй, только Тейн дышал ровно и тихо, закрыв глаза. Не иначе погрузился в воспоминания или медитацию, отличный способ не видеть этого кошмара.

— Двадцать секунд, — зловеще предупредил капитан. Кто-то негромко кашлянул. Гаррус повернул голову и внимательно посмотрел на Джокера и подмигнул. Тот чуть заметно, но с явной истерикой замотал головой. Сердце превратилось в испуганного воробья, с размаху бьющегося о прутья ребер. Гаррус ухмыльнулся. Самой противной турианской ухмылкой, какую только Джокер видел. В руке командира пискнул инструметрон.

— Оп-ля, время вышло! — с улыбкой, почти ласково сказал капитан. Лица у всех стали сосредоточенно-бледные.

Шепард откинул голову назад, в глазах у него мелькнула такая знакомая всем красноватая ярость, до жути пугающая.

— Смир-р-рно! — вдруг заорал капитан. — Это не боевое судно, а сраный летающий цирк! — на его лбу вздулись вены. — Раздолбаи! Штатские пентюхи!

В столовой повисла мертвая тишина. Все сосредоточенно рассматривали носки своих ботинок. Только Заид чуть заметно ухмыляясь, смотрел на Шепарда с нескрываемым удовольствием.

— Значит так, крысы штабные, с настоящего момента вводиться жесткий распорядок дня! Подъем — в шесть часов, отбой — в десять! Душ открыт только на час в сутки, полчаса утром и полчаса вечером! Вводятся наряды на кухне! Всем обязательна боевая и физическая переподготовка, кто к концу месяца не сдаст нормативы мне лично — отправиться в увлекательное путешествие на спасательной капсуле! От кого услышу хоть одно слово жалобы или какое-либо другое проявление недовольства — может сразу прощаться с кораблем и уматывать к чертовой бабушке!

Он обвел всех строгим взглядом, и в повисшей напряженной тишине все услышали как скрипнули его зубы. Кто-то сухо сглотнул.

— По местам согласным штатному расписанию разойтись! — отчеканил Шепард, и экипаж, сталкиваясь и спотыкаясь, торопя друг друга, за несколько секунд покинул столовую. Остался только Джокер. И Гарднер, усиленно протирающий полотенцем совершенно сухие тарелки.
— Почему вы до сих пор здесь, мистер Моро?!

Джокер отвел глаза в сторону.

— Я...
— На пост, шагом марш! Бегом! — прорычал Шепард. Джокер подскочил и тут же болезненно сморщился.
— Шепард... Это я... — признание прозвучало очень невнятно и глухо.
— На пост немедленно, отставить разговоры!

Джокер торопливо заковылял к лифту.

— Стоять! Что — я?

Джокер повернулся, встретившись глазами с капитаном.

— Это я взял... Нечаянно.

«О-о-о-о, дерьмо, не смотри на меня так... Боже праведный, я никогда больше не буду рукоблудить, только спаси меня...»

— Ты взял мое печенье. Нечаянно. Я не ослышался? — спросил Шепард. Почти нормальным голосом.
— Да.
— Да?
— Я не посмотрел на наклейку. Прости, Шепард, но это же всего лишь печенье...

Капитан помолчал, внимательно разглядывая лицо Джокера. Тот зажмурился.

— Это мое печенье! — ревниво заявил Шепард. — На пост! Я потом с тобой разберусь!

Это «потом» нависло дамокловым мечем, что было чертовски неприятно, но дышать как-то стало легче. Джокер заторопился к лифту. Пилот, от потери нервных клеток оказавшийся близким к умопомрачению, стал молоть всякую чушь.

— Ладно, ладно, только не надо орать... Господи Боже, Шепард, да тебе серьезно что-то успокаивающее попить нужно. Сходил бы к Чаквас что ли, она бы тебе укол сделала, ну или клизму на худой конец поставила... — бормотал он себе под нос.
— Наряд вне очереди! На неделю! — заорал капитан ему вслед.
— Чего?
— После дежурства поступите в распоряжение кока Гарднера! Гарднер!
— Сэр, да, сэр! — корабельный повар выскочил из-за стойки и вытянулся во весь рост, выпятив грудь.
— Проследите, чтобы мистер Моро отработал на кухне семь нарядов каждый день по четыре часа! — Шепард оглянулся на Джокера. — В случае неявки оного сообщить мне лично.
— Сэр, есть, сэр! — старательно отчеканил Гарднер.

Джокер изумленно хлопал глазами.

— Вопросы, пилот? — Шепард подошел ближе, нависнув над пилотом.
— Эм... нет... — неуверенно протянул Джокер.
— Не слышу!
— Сэр, вопросов нет, сэр!
— Повторить приказ!
— Есть заступить в наряд после дежурства! — Джокер выпрямился насколько смог и приставил ладонь к бейсболке.
— Немедленно вернуться к исполнению своих служебных обязанностей! — Шепард обогнул Джокера и скрылся в лифте. Джефф, все еще держа руку у козырька, перевел взгляд на замершего по стойке «смирно» Гарднера.
— Что это было, старина? — спросил Джокер. — Что за хрень здесь только что была?
— Не знаю, дружище, — пожал плечами Гарднер. — Кэп явно не в себе. Зря ты взял его печеньки.
— Он напугал меня до усрачки... — Джокер осторожно оглянулся на лифт. — Эээ, слушай, Гарднер, ты же не думаешь всерьез, что я приду к тебе вечером посуду мыть, а?
— Джефф, а вдруг он решит проверить?

Тяжело вздохнув, Джокер возвел очи горе.

— Господи Иисусе, вправь мозги нашему капитану!

***
Шепард поднялся к себе в каюту, бухнулся в кресло и положил ноги на стол. Откинул назад голову и закрыл глаза. Он услышал, как мягко прошелестела дверь каюты, но не повернул голову, чтобы увидеть вошедшего. Только один человек на корабле мог входить в его каюту без разрешения. Тонкие руки опустились на его плечи и шею защекотали кончики длинных волос.

— По-моему, ты переборщил, коммандер, — Миранда положила подбородок на его макушку.
— Не твое дело.
— Грубиян, — усмехнулась она. — Они скоро тебя окончательно возненавидят и устроят бунт. Высадят где-нибудь на необитаемой планете.
— Ага, пусть попробуют. Клоуны.
— Неужели действительно причина в этом несчастном печенье?

Он подался вперед, освобождаясь от ее рук, и включил терминал.

— Да. В этом несчастном печенье.
— Джон, это очень странно.
— Иди, найди себе кого-нибудь менее странного. Джейкоба, к примеру.
— Перестань.
— Мири, тебе заняться нечем? Иди, у меня много работы.
— Маленькая злюка, — усмехнулась она. — Что такого в этом драгоценном печенье?
— Ничего.

Она потрепала его за шею, тихо рассмеялась и вышла.

Шепард попытался сосредоточиться на отчете, но происшествие в столовой так и не шло у него из головы. Сегодня не будет печенья. И завтра тоже. И послезавтра.

— Джокер, скотина, — выругался он вполголоса. — Никогда тебя не прощу!

Он растянулся на кровати, задумчиво глядя в потолок. В голове, натыкаясь друг на друга, вихрем понеслись воспоминания...

Он еще совсем маленький, настолько, что воспоминания того времени кажутся туманными и выцветшими, почти без красок, такого блеклого серого цвета. А может дело в том, что стены приюта были выкрашены серой краской. И их кроватки были покрыты серыми тонкими одеялами, и одежда всех вокруг была серой, и его пижама тоже серой, и голова женщины, которая будила их каждое утро изо дня в день, она тоже была серая. Холодный пол, на который так не хотелось становиться босыми ногами, очень холодный, и большое окно, все в мокрых разводах — там, в Лондоне, часто шел дождь, и небо за окном тоже серое...

— Кто украл печенье? — она выстроила их маленькой шеренгой. Если задрать голову, то видно ее лицо, крючковатый нос и тонкие, злые губы. Но лучше этого не делать, потому что она не любит, когда смотрят на ее лицо, и даже они своим детским разумом осознают эту опасность и низко опускают головы.
— Я спрашиваю, кто из вас украл вчера вечером из столовой печенье?

По воскресеньям давали по два печенья и стакан молока. Все всегда ждали воскресенья. Старшие ребята потом караулили их в коридоре и отбирали лакомство, поэтому все торопились съесть его сразу, как только получали. Оно было невероятно вкусным. Таким вкусным, что он всегда прикусывал себе язык, жадно запихивая его себе в рот.

Никто не знает, кто его украл... Никто не знает даже где хранится это волшебное печенье, иначе Джон бы непременно попробовал его стянуть. Соблазн слишком силен для пятилетнего полуголодного мальчишки.

— Больше никто из вас не увидит печенья! Никогда! Трусливые воришки!

Это чертовски обидно. Если бы он знал, кто украл печенье, он бы сказал. Единственное, чего он ждал и ради чего жил — это ароматное печенье. Ради него можно было терпеть все что угодно, зная, что скоро будет воскресенье и дадут эти восхитительные, сладкие, крошащиеся во рту кусочки.

Однажды он разбил стакан, и на целых две недели его оставили без печенья — тогда это было самое страшное, что могло произойти в его жизни — он видел, как остальные его ели, чувствовал его запах и даже видел у них крошки в уголках рта, и во рту появлялась клейкая слюна, и это были адские две недели. А теперь печенья не будет... Смысл жизни был потерян. Джон чувствует, как по его щекам текут слезы и тихо всхлипывает. Вся шеренга вот-вот разрыдается в голос.

— Мелкие, никчемные крысы!

Она говорит еще какие-то слова, плохие слова, смысла которых Джон еще не понимает, но было ясно, что они плохие, она вообще никогда не говорит хороших слов...

Он еще помнит как другая темноволосая женщина с теплыми и мягкими руками целовала его голову и говорила хорошие, приятные слова. Какие именно — он не помнит. Тогда он ее еще никак не мог называть, хотя очень хотел, только улыбался ей и тянул к ее лицу руки. Но потом она пропала куда-то, а он не запомнил даже ее лица, только теплые руки и ее голос... Когда на него кричала злая женщина, делалось очень одиноко и страшно, тогда он всегда вспоминал ту другую, и становилось легче терпеть.

Позже он догадался, что это была его мама, но вот куда она пропала и почему он оказался здесь, в сером доме, было непонятно. Он уже привык к серому дому и к серой женщине, почти не плакал по ночам и перестал звать маму. Иногда даже было весело — вечером позволяли брать игрушки и смотреть мультики. У него была любимая — космический корабль, правда, с обломанным хвостом и слегка облезлый. Многие мальчишки любили с ним играть, поэтому приходилось драться. Побеждали обычно старшие, но потом, когда они отвлекались на что-нибудь, корабль можно было незаметно стащить и полетать, рискуя получить пару синяков после обнаружения пропажи, но оно того стоило.

Но этот облезлый корабль не доставлял столько радости, как печенье...

Он долго плакал в ту ночь под одеялом, и слышал, как плачут другие, страдая над своей трагичной потерей.

Жалко было себя, жалко было Толстяка, и Соплю, и маленького Джимми, и всех остальных. Серая говорила, что у Толстяка не в порядке какие-то там почки, а иначе просто непонятно, как он умудряется сохранять такие щеки и живот, когда все вокруг тощие. Сопля с засохшими зелеными разводами под носом, с постоянным насморком, все время начинает драки, а потом первый бежит жаловаться. Джимми появился совсем недавно и постоянно ревел, и еще у него были какие-то нехорошие болячки на голове. Он был таким маленьким, забитым и худым, и с такими огромными карими мокрыми глазами, что Джон, сам на себя злясь, отдавал ему часть своего печенья и даже давал поиграть со столь редко попадающим ему в руки бесхвостым кораблем. Только бы не слышать его беспрестанный тоненький плач. И то, как тоскливо он зовет по ночам маму, так же, как звал свою Джон совсем недавно.

Плакали все. С судорожными всхлипами и так не по-детски страдая, что нельзя было найти во всей Вселенной более несчастных существ. И той ночью, слушая эти всхлипы и глядя из-под одеяла на разводы дождя на окне, маленький Джон постепенно пришел к странному, нелогичному и нелепому решению...

Утром он пришел к ней и сказал, что это он украл печенье. Никто не разбирался — правда это, или нет, его стыдили и ругали при всех, показывали пальцем, он просидел в темном углу под лестницей несколько часов, неделю не смотрел мультики, и никогда больше ему не давали печенья...

Остальным его вернули и, конечно, с ним никто не делился, даже Джимми, а некоторые даже обзывали его вором, он страдал и плакал, но никогда не жалел о своем поступке.

Но любовь к печенью, даже не любовь, а какое-то странное, необъяснимое, фанатичное пристрастие преследовало его всю жизнь. И тогда, когда он уже будучи подростком, сбежал из приюта и бродяжничал, и когда прибился к уличной шпане, и когда записался в ВКС Альянса на программу по исправлению трудных подростков, и когда получил свое первое воинское звание... В казармах, на полигонах, на спецоперациях, на кораблях, везде он старался урвать минуту времени и съесть печеньку-другую... Насладиться им. И быть может, утешить того пятилетнего мальчишку, тихонько плачущего в углу, который все еще жил где-то на задворках его души, — для него это печенье было единственной радостью в жизни...

Шепард перевернулся на другой бок и зевнул. Хватит строить из себя долбанного мозговеда. Просто он очень любит это печенье, а свинья Джокер его сожрал... Надо будет придумать в наказание что-нибудь пострашнее грязной посуды, чтоб не повадно было... Капитан скоро засопел носом, а внизу, в столовой, Джокер, чертыхаясь, грузил тарелки в посудомоечную машину...

— Гарднер, ну далось ему это печенье...
— Ага... Свежие оладьи с медом куда вкуснее.

Отредактировано: Alex_Crow.