Мы теперь в Discord
19 (Миранда Лоусон)
2184 год, космическая станция Цитадель.
Больше года назад я сидела на балконе одного из кафе секции Президиума, на Цитадели, и мне совершенно не нравилась женщина передо мной. Причем, я даже не могла понять, чем именно, как ни старалась. Выглядела она более, чем неприметно: длинное и глухое серое платье, собранные в пучок серые волосы, кожа настолько светлая, что почти серая. Я бы не удивилась, скажи мне кто, что вместо крови у нее — дождевая вода. Только глаза у нее были непонятного желтого цвета: не то мед, не то золото.
Пока моя собеседница вникала в вводные данные, читая с датапада, я не спеша потягивала земной Martini со льдом и лимоном. Свежий, как жидкий лунный свет, и такой редкий здесь!
Я откинулась на спинку дивана, привычно пригладила волосы. Анайя Ритт не поднимала головы от записей, и я, пользуясь моментом, не стесняясь ее разглядывала. Был в ней какой-то совершенно неуловимый дефект. Кроме странных глаз, конечно. Пока она не двигалась, было терпимо, но стоило ей открыть рот — он резал и царапал. Я бы поставила свой квартальный доход на то, что не замечали его ни инопланетяне, ни даже большая часть людей.
— Мисс Лоусон, скажите: в чем состоит цель восстановления объекта? Что по плану должно получиться? То есть, вы рассчитываете на восстановление изначальной функциональности, или же на ее расширение?
— На данный момент планируется восстановить объект с усиленными биотическими способностями относительно изначальных. Дальнейшее во многом зависит от результата нашей беседы.
Доктор снова замолчала, задумалась на некоторое время. Сейчас она напоминала мне хищную птицу своим цепким, острым взглядом и движениями то резкими, то нарочито плавными, будто перетекала из одной формы в другую. Это напрягало. Я пыталась успокоить себя мыслью, что моих способностей достаточно, чтобы за доли секунды раскрошить большую часть ее костей, но сила не успокаивала. А пугала совсем не физическая угроза. Я видела разных людей: ученых, убийц, ученых убийц… Они достаточно предсказуемы, и я почти всегда знала, как с ними договариваться, чего от них ждать и что им предложить. Но с личностями типа Ритт я предпочла бы вообще не иметь дела, если бы не ее уникальные исследования. Глядя на нее, я вспоминала людоеда из фильма конца двадцатого века.
На поверку внешность приветливого врача из Новерийской клиники оказалась обманчивой. Как только запахло проектом более серьезным, чем разработка допинга для штурмовиков, вылезло нечто совсем иное. Если таким образом Анайя набивала себе цену— браво актерскому мастерству. Но я в такие игры не верила.
— Какие у вас планы на объект?
— Уточните, доктор.
— Хм. Спрашивать, для чего вы станете его использовать — бессмысленно, я понимаю. Меня интересует, что может ему пригодиться в дальнейшем, на что делается упор. Если бы вас устраивало только восстановление дееспособности, вы бы ко мне не обратились.
— Объект не станет менять профиль деятельности. Прижизненные характеристики вам представлены, и, как видно, возможностей никогда не бывает много. Я знаю, что в перспективе вы способны повысить показатели объекта. И я хочу это обсудить.
— У модификаций есть побочные эффекты.
— Например?
— Гормональная и гуморальная коррекция может провоцировать появление новообразований. Для процедуры необходимо на некоторое время снизить иммунитет объекта до минимума, и восстановление может произойти… не в полной мере. Это первое, что приходит на ум. Как вы понимаете, работа штучная, о статистических исследованиях речи не идет. По сути, может случиться все, что угодно. Например, трудности при выводе объекта из комы.
Все это я уже слышала от других специалистов. Они привыкли сбрасывать с себя ответственность, но когда доходит до дела —все становится на свои места. Меня скорее интересовал финальный результат, чем сопутствующие риски.
— Насколько ваши модификации расширят ее возможности?
— Ее? Это женщина? — удивилась доктор. — Простите, отвлеклась... Сложно сказать. Если пройдут по процедуре без помех, ее мышцы станут дополнительной защитой от механического урона. Повысится скорость реакции, возрастет тонус. Возможно, она сможет без допинга получать эффект, схожий с действием «Авалона».
— Повлияет ли модификация на работу биотических имплантов?
— У меня нет данных на этот счет. Они могут «уснуть», а могут неуправляемо активизироваться. Если получится выровнять нейро-гуморальный баланс, то никакого дискомфорта у объекта не возникнет. Но поймите, речь идет об очень кропотливой, тонкой и слаженной работе. Эффекта можно добиться и искусственно, препаратами. Научить же организм самостоятельно держать химические равновесие — все равно, что отверткой настроить скрипку Страдивари. Но, как я понимаю, команда специалистов у вас достойная.
— В описанном случае прямые изменения будут касаться только мышечной и нервной ткани?
— Можно укрепить и кровеносную, включая сердце. Четких границ нет, все едино, все связано. Если вы хотите вырастить ей модифицированную кожу, можно сделать и это, но в таком случае ее генетический код будет считываться сканерами как смешанный. По сравнению с врожденным, конечно.
— После модификации… Насколько она останется человеком?
— Смотря, что вы вкладываете в это понятие.
— Изменения в ее психике после гормональной терапии?
— А вы уверены, что они не произошли до сих пор?
Я отпила из бокала и прищурилась. Хороший подход у доктора, мне уже нравился.
— Не исключено, что у вас будет возможность лично в этом убедиться. Нас впечатлили предоставленные вами образцы и результаты тестов. Мы внимательно изучили историю болезни Сенфора Лима, которого вы оперировали в прошлом году. Но существуют ли данные по более масштабным вмешательствам? Сенфору вы реконструировали руку, но рука и все тело —несколько разные вещи.
Доктор подняла на меня взгляд. Будто из черных дыр ее зрачков в грудь мне запустили щупальца, ледяные и скользкие, украли удар сердца, воздух из легких.
Но в следующую секунду я очнулась. Не знаю, что на меня нашло. Я пригладила волосы и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки— так дышалось легче. По голографическому небу станции плыли вечно безмятежные облака. Шумела вода в каскадах Президиума. Напротив сидело вовсе не подобие Горгоны, а обычная женщина. Невысокого роста, среднего сложения, с бледной, почти прозрачной кожей и проницательными янтарными глазами. Ее бледные губы сложились в неестественно мягкую улыбку, пригубили кофе из маленькой чашки и произнесли, как ни в чем не бывало:
— Эти данные сидят перед вами. Можете потрогать, если хотите.
20 (Лерия Т'Хали)
2184 год, космическая станция Омега.
— Привет, я — Лерия. Или просто: я — Лерия. Или: дай мне любое имя, и я стану твоей фантазией… Вульгарно. Кому-то нравится именно так.
К каждому из них есть свой подход. Каждый чего-то хочет и что-то прячет. Я раскрываю их страстишки и страсти, как коробочки с подарками, и собираю. Я — коллекционер страстей. Мне нравится, когда они снимают свои маски и выходят из тени. Мужчины, женщины… Они очаровательны в своих слабостях и так уязвимы.
Они такие разные. Я краду их дыхание. Я чувствую, как горит их кожа, как под ней ноют их желания. Желания, в которых они даже себе не всегда готовы признаться. Я нахожу такое, подцепляю пальцами и говорю: смотри, малыш, не этого ли ты хотел? Некоторые пугаются. Другие — стараются напугать. Я видела так много, я живу так долго, что лишь улыбаюсь в ответ.
Они все такие разные, но бесконечно одинаковые, как песчинки в заливах на Тессии. Каждая — произведение природы, неповторимое, филигранное. Вы поймете без микроскопа, чем одна песчинка отличается от другой? Выйдя на пляж, ахнете ли вы от многообразия и красоты их форм?
Мммм… Я помню, как мои стопы утопали в нежном песке, белом от лунного света. Как волны омывали лодыжки, волны теплые, как молоко, и светящиеся сиреневым от микроскопических ночных рыбок. Я не знаю, сколько лет назад это было. Мне снится иногда тот пляж на Тессии, снится, как я лежу на линии прибоя, а волны, набегая в ритм с дыханием, шепчут мне колыбельную… «Лерия… Лерия…»
Как его голос. «На Палавене все серебряное, кроме турианцев. Это же очевидно, они сделаны из стали!» Стали с примесью свинца. Я не знала его имени. Не с этого следовало начать.
Мои глаза слишком давно смотрят на мир и лица, чтобы умело выделять из толпы кого-то, мне интересного. Отличающегося от остальных сильнее, чем они — друг от друга. Почему я заметила того турианца, что цедил алкоголь за дальним столиком? Я не знаю, как объяснить это словами. Я безмерно люблю Омегу за дикость, за неприкрытую агрессию, за живой пульс. Но здесь редко можно ощутить в ком-то спокойствие, уверенность без заносчивого налета или нервной дрожи. Он пил не самый дешевый алкоголь, как делало большинство посетителей, желающих забыться, и не самый дорогой, как местные пижоны. Не глазел на девочек из подтанцовки. Нет, он бросал на них взгляды, как и все мужчины, но так смотрят на дорогие витрины. Не дергала его внутренняя спешка, толкавшая многих быстро найти себе пару на вечер и сбросить напряжение в кабинке уборной.
Когда я подошла и он поднял на меня взгляд, я ощутила сразу: такие понимают только один язык: власть. Они или подчиняются, или подчиняют. Подчиняются — как огромные псы, спокойно и без оглядки. Подчиняют… как те, кто знает свою истинную силу, и потому не нуждаются в ее демонстрации. Они не прижмут тебя грубо к полу, не попытаются связать тебе руки, если это не часть вашей игры, конечно… Он не сочтет нужным, ведь с красивыми вещами хочется обращаться аккуратно.
Он даст мне упиваться его страстью, протягивая ее, будто доверху наполненную чашу, руками, огрубевшими от оружия и пахнущими кровью. Я это чувствую уже сейчас. За пряным и теплым запахом его кожи, за жаром его тела, за хриплыми выдохами, что поднимаются из глубины его груди и растворяются в темноте комнаты…
Тогда, в баре, мне ничего не потребовалось говорить. Я только посмотрела в его холодные глаза. Он поднялся из-за стола, оплатил заказ и сказал: «Идем». Может, даже улыбнулся, если мне не показалось в бликах светомузыки. Он взял меня за руку и повел через толпу, на выход, через парковку, в машину. Потертости на винтовке, лежавшей на заднем сидении, почти шептали мне о ее послужном списке. За рулем он мне понравился еще больше: будто играючи, срезал углы, изящно обгонял впереди летящий транспорт. Я даже успела подумать, что правила существуют, чтобы их соблюдал кто-то другой и не мешался у него под ногами.
Когда мы оказались одни в комнате, он устало сбросил броню, снял перчатки и визор. Я стояла у обзорного окна, когда он подошел ко мне сзади. Взял за плечи и мягко потянул платье вниз, заставив с тихим шорохом опасть на пол. Шершавые пальцы скользнули по моей ключице, шее. Когтем он приподнял мне лицо, наклонился так близко, что его хриплый шепот опалил мне кожу:
— Имя.
— Лерия. Лерия Т'Хали.
Мне нравилась властность, таящаяся в его спокойствии. Я хотела говорить с ним на одном языке.
Я могла бы подарить ему объятия вечности, и он вспоминал бы меня, как грезу, как мечту. Послушный мозг услужливо бы нарисовал ему самое желанное, тело бы ответило на импульс. Но разве это интересно? И разве для этого я тогда расстегивала его одежду, стоя перед ним, расслабленно сидящим, на коленях? Нет. Я наполняла легкие его запахом. Целуя его мягкий живот, я ощущала гортанью, как внутри его тела с легкой вибрацией нарастает желание. Мне нравилось, как тяжело он дышит. Мне нравилась темнота, поднимавшаяся со дна его разума, его внутренние демоны, оставлявшие на моей коже росчерки царапин своими ласками. В такие моменты мне казалось, что даже его льдистые глаза меняют оттенок на глубокую синеву, и я позволяла этой темноте окутать и меня.
Потом я растворялась в нем. Здесь осталась моя кожа. Оголенные нервы. Жадный рот. И голод глубоко внутри. Он снова проснулся во мне, и я не противилась.
21 (Урднот Рекс)
2183 год, электронная запись из архива Лиары Т'Сони, место - не установлено.
«Когда мы увидели этого мальчика на Цитадели, у него еще сопли не обсохли на костистом носу. Только не надо мне рассказывать, какую подготовку проходят служащие СБЦ, ладно? Это здесь совершенно не при чем.
Так вот. Тогда он был мальчишкой, который даже мельком не видел ничего, кроме своей сраной Иерархии и коридоров Цитадели. Жил в комфорте, жрал каждое утро казенный завтрак, получал зарплату, просаживал ее в барах на выпивку и баб. Все его рассказы про расследования и жалобы на бумажную волокиту только навевали на меня зевоту. Помню, еще сказал ему: «Парень, тебе опасно лететь в Космос, еще научишься чему!» Так он обиделся, надулся и целый день пытался смотреть на меня свысока. Хха. Ох и забавляли же меня его благородные замашки. Помню, с отцом он вроде не шибко ладил, так может на Вакариана старшего и работал этот прием. Видите, какая у меня толстая шкура? Что мне до обид молодого турианца, которого в следующем бою и пристрелить могут без лишних церемоний?
Честно, я думал так и будет. Что наш маленький герой на очередной вылазке захочет погеройствовать. Пару раз мы вытащим его сушеную задницу из какой-нибудь мясорубки, а потом он или заплачет и попросится домой, или дорвется до подвигов и отойдет к своим Духам на поле боя или в мед-отсеке, толкнув на прощанье пафосную речь. Ну вы понимаете. Должен признать, — а я делаю такие признания редко, — я крепко в нем ошибся на этот счет. Гаррус оказался очень славным малым.
Он быстро учился. Я даже подумал, что в СБЦ его чересчур замуштровали. Шепард было плевать с высокой башни, чем мы занимаемся в неслужебное время, оттопыриваем ли мы локти, стреляя из винтовки, какой крепости пойло у нас во флягах. Она о другом волновалась. Чтобы мы прикрывали горбы друг другу. Чтобы никто не прощелкал летящий в нас снаряд и не замешкался. Чтобы мы работали чисто и слаженно. «Чисто и слаженно» — это про сброд одиночек, слыхали? Хха! И у нас получалось, еще как!
Шепард чаще всего брала с собой эскортом как раз меня и Гарруса, но про нас вам не расскажут в новостях и репортажах. Людям нужен Герой, без этого никуда, и Альянс хочет иметь выспавшееся, гладко выбритое лицо победителя. Угадайте, кто лучше всех подходил на эту роль? Но я-то знаю: в чем Кайден хорош так же, как в биотике и политике, — это в нытье. Если капитан заруливала на вторую палубу, то до нас доходила нервной, даже я это замечал. Тогда я старался развлечь ее парой наемничьих россказней. А иногда она до середины отбоя сидела с Гаррусом на танке и шепотом травила байки. Я-то дремал в углу, но шорох их смеха все равно долетал до моих ушных складок. Я еще думал: не будь Гаррус турианцем, из них вышла бы забавная пара. И не смотри он на Джил восторженно и преданно, как щенок варрена на хозяйку. Женщины любят сильных самцов, решительных. Стреляных, с мускулами и шрамами. Чтобы ты сгреб ее в охапку и потащил в дом, а когда надо — вцепился за нее в глотку хоть молотильщику.
Гаррус в первый раз показал острые зубы, когда мы прижали Салеона на «Фиделе». Я бы и сам пристрелил того доктора, но красть чужую добычу не в моих правилах. Протесты Шепард только оттянули момент, когда заряд малыша разнес ту глазастую голову. Тогда Гаррус мне понравился. Передо мной стоял уже не сопляк из СБЦ, а настоящий турианец. Жесткий, уверенный и сильный, какими мы их ненавидели. Хотя идеалист еще тот, но они до старости этим грешат, ха-ха. Из Сарена выбивали потроха уже Джиллиан Шепард, Урднот Рекс и первоклассный стрелок Гаррус Вакариан»
Голос Рекса резко мрачнеет.
«Все изменилось, когда Джил погибла. Многих сигнал тревоги поднял из постелей, и мы, запаковываясь в скафандры и спасательные капсулы, даже толком понять не успели, что происходит. Я лично вталкивал в эвакуационный модуль Гарруса и застегивал на нем ремни, а он рвался наверх, за капитаном. «Она знает, что делает» — рычал я на него, а сам думал: должна, должна знать. Мы отстыковались одни из последних, после нас только Джокер покинул «Нормандию». Когда аварийный замок разблокировался, Гаррус вскочил и прилип к иллюминатору. Да что там, мы все прилипли. «Нормандия» горела, как сигнальная ракета. Когда она взорвалась… Когда она взорвалась…
Я никогда не слышал, чтобы турианец так орал. Так орал, что мы оглохли на пару минут, хотя я не уверен, слышали ли мы на самом деле его вопль. Инфразвук, вы, наверное, знаете… Почему я не сломал его хренов визор еще до посадки в капсулу? Эх… Гаррус видел, как Шепард выбросило в космос после взрыва корабля. Мы еще говорили «Замолчи, заткнись, она спаслась с Джокером, это просто какой-то кусок корпуса». Мы-то не видели, что там на самом деле происходило. А он видел. Как травил кислород из ее скафандра, как она пыталась зажать дыру руками, как затихла потом. И как медленно ее понесло на ту холодную планету.
Мы все тогда будто языки проглотили. Гаррус, обхватив голову, вжался в кресло. Я б поддержал парня, если б знал, как. Но это была война, а на войне гибнут. Большая удача, что мы продержались так долго. Каждый раз я просыпался с мыслью, что этот день — последний для меня или для кого-то из нас. Только Вакариан почему-то верил, что вечно сможет вглядываться в зеленые глаза капитана.
Помню, Лиара быстро что-то отметила на инструментроне. Мне это не понравилось, в морду пахнуло знакомой вонью интриг. Но я решил не встревать во все, что развернулось позже, у меня и своих планов хватало.
Нас вылавливала спасательная экспедиция, находила по маякам. Еще несколько дней прочесывали планету, собирая останки погибших. Тело Шепард так и не нашли. При жизни капитан не знала ни минуты покоя, и смерть ее не осталась без загадок. Сдается мне, не дадут ей так просто оставить свой пост. По крайней мере, в наших головах.
На открытии мемориала все молчали. Кроме Кайдена. Он нес патетические бредни, но прессе ведь именно это и надо, а нас не донимали. Так что спасибо ему, он все правильно сделал. Гаррус там тоже был. Признаться, я не сразу его узнал: мрачный, как ядерная зима, холодный, злой. У меня по хвосту мурашки пробежали. Я даже подумал, не собрался ли Вакариан Младший в одиночку мстить Собирателям? Нам всем было, в общем-то, куда возвращаться. Только он уже стоял по ту сторону Системы в полный рост, хотя еще и не знал об этом…»
Комментарии (0)
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
Регистрация Вход