Vergiss mich nicht. Глава 2 - The war is over, commander

Тиканье часов — самый омерзительный и бесящий на свете звук.
Тиканье часов бьёт по нервам, с каждым неумолимым своим ударом заставляя сжимать кулаки, стискивать зубы и безумным усилием воли принуждая гаснуть то и дело зажигающееся на кончиках пальцев зеленоватое свечение.
Тиканье часов — это его личное проклятие.
Уже почти что два миллиона, два чёртовых миллиона щёлканий этих проклятых стрелок. И какой идиот догадался в век пусть и примитивных, но всё-таки кое-как выполняющих эту функцию вездесущих инструментонов, повесить где-то чёртовы механические часы?!
Если бы Явик нашёл их, он давным-давно раздолбил бы их биотикой — и плевать, как посмотрел бы на него персонал. Но треклятые часы притаились в какой-то из соседних комнат, не желая выдавать своего местоположения, и от их дьявольского тиканья Явику кажется, что он сходит с ума.
Почему-то именно это раздражает и злит его во сто крат сильнее, нежели мерное попискивание аппаратов, или ритмичное шлёпанье лекарств в резервуарах капельниц, или же тихое, еле ощутимое, доводящее до бешенства своей почти что неразличимостью едва-едва слышное дыхание Шепард.
Явик прислоняется лбом к окну и отстранённо наблюдает, как близ его лица стекло ровным полукругом запотевает от его выдоха.
С тех пор, как он здесь, прошло уже около трёх недель — точнее он сказать не мог — слишком странно текло время в этом месте.
Три недели, как побеждены Жнецы.
Три недели, как всё закончилось.
Три недели, как он слушает проклятое тиканье часов, и писк аппаратов жизнеобеспечения. И дыхание — единственное, что заставляет его торчать здесь.
Три недели, как чудом выжившая Шепард не выходит из комы.

— Командор, нет! Я могу сражаться! — кажется, даже он сам сейчас слышит отчаянье в своём голосе. — Моё место здесь!
— Выживи, Явик, — кажется, она пытается ободряюще улыбнуться, но у неё не выходит — на лице её лишь убийственная решимость, уничтожившая все остальные эмоции. И от осознания собственного бессилия хочется реветь, будто раненый зверь, отшвырнуть подальше поддерживающего его под локоть Вегу — это его битва, его, она не может так поступить с ним, не имеет права...
Но дикой болью отзывается сломанная, по всей видимости, рука, заставляя стискивать зубы, угрожающе клокочет кровь в груди, саднит обожжённый бок и сил, похоже, нет даже на то, чтобы вскинуть оружие. И Шепард это прекрасно видит и понимает.
— Пусть не умолкнет голос последнего из протеан! Выживи. Это приказ! Вега — отвечаешь за него головой!
— Командор...
— Я сказала — приказ!
Последний взмах руки на прощание.
Так и застывший в горле колючим больным комом неозвученный крик: «Нет, не смей, не смей без меня!..»
Челнок поднимает пыль, отрываясь от земли.
— Командор! — всё-таки кричит он, пытаясь заглушить царящую вокруг безумную какофонию, и даже от этого простого усилия лёгкие вновь сводит очередной судорогой, а в глазах на мгновение темнеет от боли — кажется, сломано несколько рёбер. Она оборачивается, и Явик на миг одаривает её жутким оскалом клыкастой усмешки. — Убей их всех, командор! Всех до единого!
Губы Шепард растягиваются в не менее жуткой ответной ухмылке, она салютует ему винтовкой, и уже в следующее мгновение её фигура исчезает в задымлённом воздухе, будто канув в черноту небытия.


Чтобы расслышать её дыхание, приходится сильно, почти до боли напрягать слух. Этого можно было бы избежать, если подойти ближе, но Явик не делает этого.
Больше всего на свете, пожалуй, он вообще хочет оказаться где-нибудь в совершенно другом месте — подальше отсюда, от этой пропитанной чужими болью и страхом больницы, от этой полуразрушенной планеты, от всего этого безумного цикла.
Но Явик лишь всё также молча стоит у окна.
Наверное, кто-то из периодически заглядывающих в палату врачей мог бы решить, что протеанин приходит сюда каждый день, но это было бы неправдой. Потому что он просто никуда не уходил. День за днём. Неделя за неделей.
За всё это время он ни разу не касается Шепард, даже не подходит ближе, чем на полтора метра, в глубине души смутно опасаясь ощутить, что перед ним, опутанное трубками, лежит лишь тело, в котором искусственно поддерживают уже бессмысленную и бесполезную иллюзию жизни. А душа уже где-то далеко. Не здесь. И может никогда больше не вернуться.
Поэтому он продолжает лишь стоять у окна. И ждать.
Ждать — это всё, что он сейчас может. И осознание этого то и дело наполняет его бессильной злобой.
Шепард выглядит скверно. Нет, конечно, стараниями врачей ей срастили множество переломов, привели в относительный порядок повреждённую спину, справились с большинством внутренних травм. На лице её почти не видны уже ни шрамы, ни ожоги, но само лицо... Бледное, явственно светлеющее даже на фоне больничных простыней, осунувшееся, с резко заострившимся носом и круто выступающими скулами... Неживое. Видеть её такой... Явик так и не смог придумать определения этому чувству, а посему старался просто как можно меньше смотреть в её сторону.
Наверное, хуже она не выглядела даже после того биотического истощения, когда...
Боги, каким же сейчас всё это кажется глупым, даже смешным... Но тогда...

— Из-за меня?.. Что ты хочешь сказать этим, Явик? — Шепард, с самого возвращения с Тессии пребывавшая в мрачной молчаливой задумчивости, изумлённо, почти неверяще смаргивает, глядя в зло прищуренные глаза цвета янтаря.
— То, что если бы вы не помогали тем азари держать щит, если не потеряли бы на это время, не истощили бы свои силы — мы успели бы вовремя, и наёмному убийце «Цербера» не удалось бы уйти, — холодно отвечает он, не задумавшись ни на мгновение.
— По-твоему, я должна была их бросить? Просто бросить умирать и...
— Да, командор! — кажется, он впервые позволяет себе перебить капитана. — Я твержу вам об этом с самого первого дня, как поднялся на борт! Это война! Слабые умирают и будут умирать! И их умрёт ещё больше, если вы будете отвлекаться на каждого бесполезного слабака, не умеющего постоять за себя! Вы не сможете спасти всех! Оглянитесь вокруг — планета потеряна, ваши обожаемые азари всё равно мертвы! А ценой вашей слабости и некомпетентности стало с треском проваленное задание — данные похищены, Горн не будет достроен, ваш цикл обречён, а для меня потеряна последняя возможность поговорить с единственным равным мне посреди вашего дегенеративного цикла, пусть это даже был и ВИ! Стоило ли просыпаться спустя пятьдесят тысяч лет, чтобы увидеть это?!
С полминуты Шепард в молчании смотрит на него оцепеневшим взглядом, застыв, будто изваяние, и лишь уголки её рта нервно подрагивают, выдавая её напряжение.
— Ты закончил, Явик?.. — наконец, произносит она, и после его гневной обличительной речи её голос звучит негромко и как будто бы даже спокойно, однако в глубине её тёмных глаз почти осязаемо плещется ярость, а послышавшиеся один за другим слабые щелчки наэлектризовавшегося вокруг неё воздуха и вовсе выдают её с головой — Джейн просто в бешенстве.
— Да, командор, — Явик почти выплёвывает это слово, скрестив руки на груди и презрительно скривившись.
— Ну тогда пойдём, — говорит она пугающе-ласково, начиная пока ещё слабо, но угрожающе лучиться голубоватым сиянием силы, а в глазах её с каждой секундой всё явственнее мерцают недобрые искры. — Покажешь мне, как было правильно!
— Не вполне понимаю вас, командор, — холодом голоса и взгляда Явика можно было бы запросто заморозить парочку планет.
— Идём наружу. Твоя биотика против моей. До тех пор, пока один из нас не сможет держаться на ногах.
— Это бессмысленно, командор. Вы же прекрасно знаете, что я сильнее, к тому же...
— Молчать! — чуть ли не рычит она, и маска её бесстрастия разлетается вдребезги. — Это приказ!!!
Окутанные аурой силы, её волосы чуть приподнимаются в воздухе, будто бы от статического электричества, а тёмную радужку глаз затопляет, подменяя собой цвет, голубое сияние.
На мгновение протеанина даже завораживает это зрелище: одновременно страшная и прекрасная в своём кристально чистом бешенстве, не замутнённым более ни единой эмоцией, Шепард буквально раскаляет воздух вокруг себя — чтобы почувствовать это, ему даже не требуется к ней прикасаться.
Не дожидаясь ответа, она резко разворачивается, направляясь к выходу. Капитан даже не оборенулась, дабы убедиться, что Явик последовал за ней.
Впрочем, он всё равно последовал — что-что, а разочаровывать капитана не входило в его сегодняшние планы.
Каменистая площадка невдалеке от опущенной сходни «Нормандии» оказывается вполне подходящей, и вслед за Явиком и капитаном высыпает наружу и толпится рядом со шлюзом уже почти добрая половина встревоженного экипажа.
Они начинают почти сразу, без какого бы то ни было предупредительного сигнала и не перекинувшись больше ни словом, лишь разойдясь на приличную дистанцию.
Зелёное свечение против синего.
Огненная ярость против холодной злости.
Шепард наносит удар первой, срывая с пальцев волну деформации и сразу давая понять — это не дружеская тренировка, она будет бить на поражение. И Явика это вполне устраивает — ведь в таком режиме эта самонадеянная женщина не выстоит против него и пяти минут. Однако же, «обмен любезностями» затягивается гораздо дольше, чем рассчитывал протеанин: капитан неплохо держит удар и швыряется волнами силы в ответ, и даже вряд ли сильно уступает ему, по крайней мере — пока что.
Несмотря на почти физически ощутимо пульсирующую вокруг неё звенящую ярость, лицо Джейн спокойно и сосредоточено: она смотрит на Явика, как совсем недавно смотрела на хаска, которому секундой позже снесла голову ударом силы, и это отчего-то злит и одновременно веселит протеанина.
Где-то на десятой минуте боя она принимает очередной его удар в центр щита и отлетает, прочертив сапогами несколько метров по каменистой земле, но сумев, однако, не потерять при этом равновесия и остаться на ногах. Защитный барьер трещит по швам, однако, держится, лицо Шепард по-прежнему сосредоточенно-спокойно, и лишь внезапно побежавшая из носа тонкая струйка крови выдаёт, каких усилий ей всё это стоит.
— Может, разнять их? — обеспокоенно слышится со стороны невольных зрителей. Кажется, голос принадлежит Кайдену.
— Поди попробуй, — раздаётся в ответ ему турианское хмыканье. — Зашибут и не заметят.
— Но они же покалечат друг друга! — даже несмотря на волнение, в голосе Аленко звучит фальшь: он был бы совершенно не против, если бы Шепард покалечила этого заносчивого ксеноса, но, несмотря на всю уверенность в силах своего капитана, он сильно подозревает, что гораздо вероятнее случится нечто совершенно его желанию противоположное — Джейн уже приближается к своему пределу, а проклятый протеанин как будто бы даже не запыхался.
— Думаю, им это только на пользу, — прерывает его размышления Гаррус, и, к вящему возмущению Кайдена, он, скорее, задумчив, нежели обеспокоен.
Контратаковав и откатившись в сторону, Джейн машинально вытирает кровь рукавом и неожиданно её сосредоточенное лицо меняется на оскал хищной усмешки, к которой для пущего эффекта не хватает, разве что, протеанских клыков.
— Я ожидала от тебя большего, Явик! — на секунду кажется, что она произносит это почти весело, однако, обольщаться по этому поводу явно не стоит — воздух всё также кипит от её гнева. — Где же твоя хвалёная мощь? Где та сила, с помощью которой ты, в отличие от меня, всё сделал бы правильно?! — её ярость и бешенство настолько сильны, что Явик чувствует их всей кожей. Чистые, словно морозный воздух и звонкие, будто медная струна — в них нет ни примеси страха, сомнения или неуверенности в своей правоте. Они пропитали всё вокруг. Они хлещут по нервам, словно раскалённый хлыст. Они, секунда за секундой, заставляют и его самого гореть и закипать, будто расплавленный металл. До дрожи восхитительное чувство... — Какого чёрта ты жалеешь меня? Какого чёрта не бьёшь в полную силу?! Или ты умеешь это только на словах?!
Ответом на её риторический вопрос служит взорвавшаяся прямо у неё под боком сингулярность, от которой она едва успевает отскочить в самый последний момент.
«Как пожелаете, командор, — мрачно скалится ей в ответ Явик. — Как пожелаете».
И схватка продолжается. Почти что танец. Полный ярости, и — какого-то дикого, такого неуместного и неприличествующего данной ситуации веселья.
Шепард устаёт, это заметно, однако, она всё также проворна и пока не пропустила ещё ни одного удара.
И боевой транс не располагает к раздумьям о том, что будет, когда пропустит. Не «если» — когда.
— Я всё ещё не увидела ничего, в чём ты был бы лучше меня, — успевает бросить Джейн между атаками.
Явик вновь ничего не отвечает, не желая сбивать дыхание, но ей, похоже, глубоко безразличен факт его молчания.
— Да, это моя ошибка, моя ответственность, — продолжает она, — но не тебе судить, кто достоин жить, а кто нет, не тебе решать, кто заслуживает спасения, а кого можно просто бросить, как расходный материал!
— Никто, — всё-таки бросает сквозь зубы Явик, не в силах молча выдержать наивную абсурдность последнего заблуждения. — Никто в этом отвратительном цикле не заслуживает спасения, если даже те, на кого надеется весь мир, считают себя в праве так грубо ошибаться!
— А кто не ошибается? Кто безупречен? Ты?! — Шепард не сдерживает издевательский смешок. — О, я, пожалуй, соглашусь с этим, командор Явик, совершенный солдат совершенной Империи. Только вот пятьдесят тысяч лет назад твоя безупречность ничего не изменила. И никого не спасла.
Явик глухо рычит, уворачиваясь от очередной атаки.
И бьёт сильнее. И ещё сильнее, срывая с обеих рук по очереди сразу по три залпа.
Капитан держится, стиснув зубы, хотя от силы и скорости ударов её щит начинает трещать по швам.
И вот он не выдерживает, разлетается вдребезги под одной из атак, вторая тут же с силой отшвыривает Шепард назад, и в следующую секунду она уже кубарем катится по земле, вздымая клубы пыли.
Всё происходит слишком быстро, чтобы успеть хоть о чём-либо здраво размыслить: слаженный возглас команды, рванувшийся к импровизированной арене Кайден, уже заготовленный и неохотно гаснущий на пальцах следующий удар...
В первые мгновения Явик всё ещё слишком зол, чтобы проверять, в порядке ли она или хотя бы спросить об этом. И первым возникшим у него в голове порывом становится просто молча развернуться и уйти — и пусть это будет уроком этой самонадеянной глупой женщине.
Осознание же того, что он мог на самом деле серьёзно покалечить её, приходит несколько позже и мгновенно примораживает его ноги к земле.
Кайден не успевает пробежать и половину разделяющего их расстояния, как вдруг ошарашенно замирает, будто ударившись о невидимую стену.
Потому что Шепард неожиданно встаёт. Тяжко, шатаясь, отплёвываясь от пыли и утирая хлынувшую носом кровь, но всё же встаёт, улыбаясь в жутком оскале и небрежным жестом вновь зажигая на ладонях синеватое сияние силы.
И без предупреждения вновь идёт в атаку.
Всё кружится снова.
Один за другим мощные удары снова как из рога изобилия сыплются в его щит, с той лишь разницей, что теперь Джейн, атакуя, всё более сокращает дистанцию до тех пор, пока не оказывается совсем рядом.
Явик не хочет признаваться себе, но с каждой новой секундой всё это начинает вызывать у него неподдельную тревогу.
В последний момент он едва успевает поймать её искрящуюся силой руку у собственной груди, резко рванув её вверх, и удар разряжается у него над плечом.
— Достаточно, командор, — цедит он сквозь зубы, сильнее сжимая пальцы на её запястье и почти задыхаясь от пришедшей вместе с этим прикосновением новой волны её негодования.
— Будет достаточно, когда я скажу, — шипит она рассерженной кошкой, и вдруг так резко выворачивается из захвата, что протеанин не успевает среагировать. Слышится отчётливый хруст выворачиваемого сустава, и на мгновение взрыв алых сполохов её боли ослепляет Явика.
Но сама она не издаёт ни звука.
И в следующее мгновение он уже отлетает в сторону под напором волны силы.
Она почти на пределе — только слепой мог бы не заметить этого, но она, скорее, упадёт здесь от болевого шока из-за полученных травм или же от биотического истощения, нежели отступится.
И от осознания этого Явику уже по-настоящему становится не по себе.
Её ярость так огромна и ослепляюща, что Джейн даже перестаёт думать о собственной защите, все остатки сил вкладывая только в удары.
Он вновь ловит её руку лишь в последний момент, уже сам не сумев вовремя защититься и содрогнувшись от болезненно прошившего тело удара, и вместо этого лишь на мгновение успевая через это мимолётное прикосновение достигнуть её сознания внутренним криком: «Прекрати, прекрати, остановись!» — прежде, чем она вновь сумеет вырваться.
Он почти не надеется на успех воздействия своих слов, но неожиданно Шепард вздрагивает, словно опомнившись, с полминуты непонимающе смотрит на свою ладонь в его руке, шумно выдыхает и разом гасит биотическое свечение всего тела, как будто бы сразу становясь меньше в росте.
— Ты можешь быть свободен, — бесцветно произносит она, расцепляя руки и, не глядя в его сторону, первой направляется к сходням «Нормандии».
В гробовом молчании наблюдающая за развернувшимся действом команда не пытается остановить её, и даже Кайден не трогается с места, не пытаясь подскочить с вездесущим и набившим оскомину вопросом «всё ли в порядке». Нет, даже не обладая протеанским восприятием, все они прекрасно понимают — капитана лучше оставить в покое.

Этой ночью Явику не спится, и он с раздражением один за другим гоняет на инструментоне документальные фильмы об истории этого цикла, не в силах сосредоточиться ни на одном из них и отчаянно отгоняя от себя вопрос, что же служит тому причиной: ещё одна потерянная планета, ещё на шаг отдаляющая их от победы, или же капитан, которую он едва не убил сегодня из-за её упрямства и собственной несдержанности. И глупости.
И это злит его ещё больше.
Ближе к середине ночи он не выдерживает и поднимается в кают-компанию, чтобы налить себе кофе и отвлечься от этих нелепых мыслей. Кофе, который, к его приятному удивлению, оказался не таким уж скверным изобретением этого цикла, а посему — был сейчас единственной вещью, которая не вызывала у него раздражения.
В кают-компании было тихо и пусто, как, впрочем, и должно было быть там в два часа ночи, и, ткнув пальцем в кнопку кофеварки, Явик в задумчивости опирается на столешницу. Воздух моментально наполняется тихим шипением и приятным ароматом.
Однако, не успел искомый напиток наполнить и половину кружки, как послышалось негромкое гудение лифта и створки его с щелчком разошлись на третьем этаже, выпуская из своих недр капитана «Нормандии».
Она выглядела бледной и всклокоченной, с тёмными тенями под глазами и резко заострившимися скулами, что, впрочем, было ещё весьма мягкой карой за полученное ею почти полное биотическое истощение. За её упрямство. За бескомпромиссность.
И, судя по недоумению, мгновенно возникшему в её остановившемся на Явике взгляде, пришла она сюда вовсе не вслед за ним, а сама по себе, и кроме того, была весьма и весьма неприятно удивлена, что её планы на уединение были так бесповоротно нарушены.
Она так и застыла в нерешительности, не сделав и пары шагов от порога лифта и машинально поправляя сползшую с перебинтованного плеча футболку — кажется, у неё не было ни малейшего желания говорить с ним, но и просто демонстративно развернуться и уйти выглядело бы как-то не по-капитански.
— Кофе, командор? — несмотря на нелепость этой попытки прервать неловкое тяжёлое молчание, Явик отчего-то почувствовал непонятное ему облегчение и, не дожидаясь согласия, нажал на кнопку кофеварки ещё раз.
— Не знала, что ты любишь кофе, — голос Шепард вышел предельно утомлённым и раздражения, если оно и было, в нём не слышалось. Чуть помедлив, она присела на краешек одного из стульев. — Я думала, тебе всё в нашем цикле кажется отвратительным.
— Не всё. Некоторые вещи... приемлемы.
— Например, кофе?
— Да. Например, кофе.
Вновь повисла пауза. Разговор явно не желал клеиться, и лишь через минуту тишины, нарушаемой лишь мерным шипением пара, Явик оторвался от созерцания кофейных чашек, поставив одну из них перед капитаном и сам расположившись напротив.
— Вам не спится, командор, — это не было вопросом.
— Да уж. Сегодня в моих кошмарах здорово поприбавилось мертвецов, и я вовсе не спешу лично поздороваться с каждым из них, — невесело усмехнулась Джейн, грея ладони о кружку.
И снова молчание.
Не было похоже, будто бы она ждала от него каких-то объяснений, извинений или вообще ещё хоть сколько-нибудь злилась на произошедшее: единственным, что читалось во всём её облике, была лишь такая безграничная усталость, что где-то в глубине сознания Явик даже ощутил некий укор вины. Впрочем, он сразу же отогнал от себя эту мысль, однако же, вновь заговорил первым:
— Командор, позвольте, я покажу вам кое-что. — Он протянул руку. Непривычно, в пустоту. Обычно это она всегда первой шла на контакт, она предлагала свои воспоминания и она же просила его делиться в ответ.
Поэтому сейчас в какой-то момент ему показалось, что она просто откажется. Но она всё же протянула руку в ответ.
Ладонь её оказалась ужасно холодной. Совсем как тогда, когда она полуживой вылезла из «Тритона», поднявшись со дна океана после разговора с Левиафаном.
Явик с раздражением отогнал от себя воспоминание об этом — о том, как в тот момент его на секунду охватил страх. Страх за её жизнь. Постыдный и недостойный. Ведь жизнь одного человека — ничто в масштабах этой войны.
И, глубоко вздохнув и больше не отвлекаясь, Явик развернул перед ней череду образов.
Он показал ей битвы — не свои, те, о которых он сам знал только из кристаллов памяти. Те, что ещё выигрывались. Те, где после поражения воины могли вновь подниматься, становясь ещё сильнее, и стоять до конца. И побеждать. Он показывал ей лучших воинов своей Империи, не замечая, как в эти воспоминания вплетаются и его личные чувства — его тоска по сгинувшей навеки державе, за которую он будет мстить, но никогда не сможет восстановить её, его боль по погибшему народу, его ненависть, его решимость. Его одиночество.
И не сразу сообразил, почему, несмотря на все эти чувства, ему вдруг стало так спокойно. Не сразу понял, что взамен своих воспоминаний он получает участие. Что она разделяет с ним его чувства и словно где-то далеко, не здесь, а за пятьдесят тысяч лет отсюда, точно также держит его за руку.
Осознание же моментально вызвало чувство отторжения, и он с трудом удержал себя, чтобы не отдёрнуть руку, потому что этот простой жест участия отчего-то показался ему чудовищно личным. Почти как...
О той ночи на Цитадели Шепард, к его величайшему облегчению, так ни разу и не упоминала и не пыталась обсуждать, да и в её поведении и отношении к нему за всё минувшее время как будто бы ничего не изменилось. А посему протеанин охотно подыграл ей, единомышленно делая вид, будто бы ничего не было, и как можно старательнее запинал этот эпизод на задворки собственной памяти. И не вспоминал об этом. Почти не вспоминал. Почти.
И вот сейчас всё это снова пронеслось перед его внутренним взором, замелькав ярким веером сугубо непотребных образов и огненными отметинами вновь зажигая на коже Джейн следы от его слишком жёстких поцелуев — уже давно исчезнувшие с её кожи на самом деле, но всё также чётко различимые для него самого. Только для него.
Чёрт возьми, и о чём он вообще тогда думал?!
И лишь когда Шепард выпустила его руку, вновь спокойно взявшись за свою чашку с кофе, он с облегчением заметил, что всё-таки успел почти машинально выставить между ней и собой ментальный блок, что и было воспринято капитаном как конец разговора.
Оставалось только надеяться, что он сделал это вовремя. Ещё не хватало, чтобы...
— Твоя Империя была прекрасна, — Джейн в задумчивости сделала глоток уже чуть остывшего напитка. — Наверное, ты даже прав, когда говоришь, что в нашем цикле нет хотя бы вполовину таких искусных бойцов, как были в твоё время. Ты во многом прав, Явик. Но... наверное, твоя правда вряд ли сможет полностью стать правдой и для нас.
— Может быть, это и к лучшему, — Явик пожал плечами, с величайшим трудом вновь возвращая себе прежнее бесстрастие, но Шепард, по счастью, кажется, не заметила этой абсолютно неуместной, по его мнению, вспышки эмоций.
— Тогда зачем ты показал мне всё это?
— Потому что в прошлой войне я тоже знал поражения, командор. Много. Слишком много. И, наверное, я всё-таки верю, что у вас есть шанс сделать лучше, чем вышло у меня.
— Серьёзно? — губы Шепард тронула лукавая усмешка. — Ты и в самом деле так считаешь?
— Иначе меня бы здесь просто не было, — в голос Явика вернулось прежнее и обычное его высокомерие, что, впрочем, не отменяло сказанного, из уст протеанина прозвучавшего наивысшей из похвал. — Так пусть этот проигранный бой станет для вас стимулом не повторять этого в будущем. Вы справитесь, командор.
Они допили кофе и разошлись, перебросившись ещё парой-тройкой слов, и, лишь очутившись у себя в грузовом отсеке, Явик, наконец, вздохнул с облегчением оттого, что командор так и не пожелала обсудить их сегодняшнюю «дуэль» и вообще не коснулась этой темы.
Потому что, как ни досадно это было признавать самому Явику — победу в ней одержала именно она.

Очнувшись от воспоминаний, Явик обнаруживает себя всё так же стоящим у окна.
Всё то же едва слышное дыхание. Всё то же тиканье треклятых часов.
Когда он пришёл сюда в первый раз, едва позволив врачам обработать свои собственные раны, поначалу медперсонал наивно пытался выпроводить его, тактично намекая, что пациентке требуется полный покой. В ответ Явик тактично намекнул им, в каком именно радиусе разлетятся их обгоревшие останки, если они все немедленно не оставят его в покое. Понятное дело, что желающих проверять его угрозы на собственной шкуре мигом не осталось.
С тех пор Явик так и не уходил.
Какая-то сердобольная медсестра азари таскала ему бумажные стаканчики с горячим кофе и что-то из еды, оставляя всё это на столике в углу и так ещё ни разу не дождавшись благодарности.
Явику нужно спать гораздо меньше, чем примитивным существам этого отсталого цикла, но всё-таки нужно. И, когда усталость всё-таки начинает брать своё, он садится в кресло в углу и ненадолго закрывает глаза.
Но никогда не уходит. Ни на час. Ни на минуту. Почему?
Он и сам вот уже третью неделю пытается ответить себе на этот вопрос.
Аргументы, что формально Шепард всё ещё является его капитаном и что он продолжает считать себя её подчинённым, потеряли актуальность уже где-то на третий день его дежурства. Опасения, что без контроля эти примитивы с их уровнем медицины непременно угробят её, также не оправдали себя — несмотря на хаос, царящий в больнице в первое время, отвечающие за её состояние врачи были предельно внимательны и на удивление профессиональны.
И лишь где-то через неделю Явик с некоторым замешательством осознал, что ему просто некуда больше идти. Что не с кем сражаться, некому мстить. Что он сходит с ума от навалившегося разом: победа над Жнецами, в одночасье уничтожившая смысл его пребывания в этом мире, неопределенность, ненависть, потерявшая объект, туманность будущего. Да и вообще само наличие этого самого будущего, ведь совсем недавно в его голове даже не было места подобным мыслям за их ненадобностью.
Парочка же некогда присутствовавших расплывчатых размышлений о том, что неплохо бы было посетить Кахье, или же просто попутешествовать по галактике, давным-давно задвинулась на задний план, а как-то возникшая опрометчивая идея таки помочь надоедливой азари написать её книгу и вовсе самоликвидировалась вместе с самой пропавшей без вести Т’Сони.
Умом Явик понимал, что радоваться подобным вещам в данной ситуации было полнейшей низостью, особенно учитывая, что вместе с азари без вести пропала и вся «Нормандия», однако, ничего не мог с собой поделать: слишком уж не хотелось ему сейчас говорить ни с кем из них, слишком невыносимо было бы объяснять каждому любопытствующему, что он вообще здесь делает.
Потому что он и сам не знал ответа. Главными для него всегда были лишь желания победы и мести.
А что же теперь?
Он хотел бы спросить об этом Шепард, отчего-то целиком и полностью уверенный, что она точно знает ответ.
Но шли дни, а она всё не приходила в себя, всё также выдавая своё присутствие в этом мире лишь слабым вздыманием грудной клетки.
И Явик ждёт. Ведь у него просто не осталось иных целей.
Только эта — так чётко и не оформившаяся даже в собственном мозгу, так толком и не объяснённая даже самому себе.
И отступать от неё он, тем не менее, не намерен.
Даже несмотря на то, что глупость и наивность этой затеи с каждым днём вызывают у него всё больше раздражения: на что он надеется? Что, очнувшись, капитан даст ему чёткий ответ? Скажет, куда теперь он должен идти, с кем сражаться?
Глупо. Безумно и отвратительно глупо.
И Явик дико злится — злится на себя и злится на Шепард. На неё, пожалуй, даже гораздо больше.
Но не уходит. Не может уйти.
Было бы так просто снова прикоснуться к её руке, поделиться своими метаниями, вновь почувствовать её спокойное участие. Оставаться же со всем этим один на один в какой-то момент становится настолько невыносимо, что неожиданно для себя самого Явик выбирает третий вариант: непривычный, заставляющий почувствовать себя до жути глупо и неуютно, но ставший таким необходимым после трёх недель тишины — говорить.
— Я изучал историю корабля и экипажа, командор, — первые слова даются тяжело, а почти отвыкший за всё это время от работы голос поначалу выходит хриплым и надсаженным. Первые мысли же и вовсе получаются рублеными, но надо же с чего-то начинать? — Была ещё одна «Нормандия». И вы погибли на ней. Однако, вас воскресили, чтобы бороться с Жнецами. И вы справились. И знаете, что, командор? Теперь вы не у дел. Вы выполнили всё, что от вас требовалось, вы исполнили великую цель своей жизни. Впрочем, как и я. С опозданием на пятьдесят тысяч лет. Насмешка судьбы, что мы оба остались живы. Потому что больше незачем.
Явик на минуту замолкает, скашивая глаза на всё также недвижимо лежащую Шепард. Конечно же, она не слышит его. Но это уже неважно.
— А я ведь чертовски злился на вас, командор, — продолжает он, внутренне усмехаясь тому, как крепко успели прирасти к нему за всё это недолгое время человеческие ругательства, — и злюсь на вас до сих пор. Хотя, что уж там. На тебя. Джейн. За то, что ушла умирать без меня. За то, что лишила меня права на последний удар. Мой удар. Я должен был быть Голосом своего народа — Голосом Возмездия, последним, что Жнецы должны услышать перед своей смертью. Голосом, который после победы должен был затихнуть навеки. Но этого не произошло. Потому что и ты оказалась Голосом. Голосом Надежды. Надежды для всех, кто когда-либо рождался во всей Вселенной. В этом я даже завидую тебе. Но, тем не менее, всё равно злюсь. Знаешь, если бы ты погибла в этой битве — это был бы приемлемый исход. Нет ничего достойнее смерти во имя выполнения своего долга. А вот во имя чего следует продолжать жить после этого? Тем более, мне. Тем более, в этом цикле. Ты наверняка ответила бы что-нибудь такое, что надолго отбило бы у меня желание задавать подобные вопросы. Ты это умеешь. Но... — он на мгновение медлит, и пальцы вдруг впиваются в подоконник, сжимая его до побеления костяшек. — Проклятье, было бы так просто умереть за тебя, командор. Жить за тебя в этом цикле сложнее в тысячу раз.
Неожиданное осознание последних слов, пришедших на язык раньше, чем здравый смысл успел остановить их, тут же заставило Явика потрясённо замолчать.

— Командор. Чем обязан столь позднему визиту?
Полёт до базы «Цербера» пролегал сквозь световые года глубокой ночью, которую Явик вновь коротал за просмотром фильмов на инструментоне. Не то чтобы это было более полезным занятием, нежели полноценный отдых, необходимый перед первой крупной битвой, которая неизбежно повлечёт за собой череду следующих — нет. Просто уснуть в преддверии этого ну никак не удавалось.
Судьбоносное время «икс», ради которого он покинул стазис-капсулу несколько месяцев назад, неумолимо приближалось.
Шепард заглянула в его «каюту» уже глубоко за полночь, однако протеанин благоразумно сдержал парочку так и рвущихся наружу язвительных замечаний на этот счёт, когда одновременно с её приходом уловил знакомый приятный аромат.
— Просто принесла тебе кофе, раз ты всё равно не спишь, — подтвердила его ожидания Шепард, входя внутрь и запросто присаживаясь прямо на пол.
Явик лишь фыркнул, про себя недобрым словом помянув ИИ корабля — СУЗИ была «всевидящим оком» «Нормандии», а Шепард, в свою очередь, могла сделать ей фактически любой запрос.
В том числе и о состоянии и занятиях экипажа.
— Нам предстоит тяжёлая битва, вам стоило бы отдохнуть, командор, — строго проговорил он, глядя на капитана сверху вниз, что, впрочем, ни капли не беспокоило её саму — она была слишком сильным лидером, чтобы пытаться доказать своё превосходство разницей в росте или чем-то в этом роде.
— И весь остаток ночи промаяться от кошмаров? Ну уж нет. Лучше кофе.
— И вы пришли ко мне...?
— По двум причинам, — уверенно продолжила за него фразу Шепард, которую, по-видимому, ничуть не смутили ни холод его голоса, ни вечное раздражение в пристальном взгляде его прищуренных глаз. — Во-первых, когда я наливала себе кофе, я заметила, что там осталось ещё всего лишь на одну порцию — мы не успели пополнить запас во время последнего визита на Цитадель. И если бы кто-нибудь с утра оказался порасторопнее — ты лишился бы единственного, что тебе нравится на этом корабле.
— Я бы пережил, — хмыкнул Явик, однако, принимая из её рук чашку. — Но спасибо, командор. А какова вторая причина?
— Здесь всё ещё проще. Дороги назад у нас не было с самого начала, но от осознания того, что после удара по «Церберу» уже невозможно будет ничего вернуть назад, невозможно притормозить, подумать — всё равно становится не по себе. И сейчас есть лишь последние несколько часов, после которых нас всех безвозвратно затянет в водоворот войны. Не хочу проводить их в одиночестве.
— Если вам нужно, чтобы я сказал нечто подбадривающее, командор, то вы пришли не по адресу.
— Нет, мне это не нужно. И не беспокойся — я не буду долго тебе мешать — просто выпью кофе и пойду на смотровую палубу. Или ещё куда-нибудь. Мне всё равно не спать всю ночь, так что составь мне компанию хотя бы на эти пятнадцать минут.
— Как пожелаете, командор, — Явик сделал первый глоток из исходящей ароматным паром чашки, мимолётно подосадовав, что ему не удалось скрыть прозвучавшую в его голосе озадаченность.
И его чашка уже успела опустеть более, чем наполовину, когда после продолжительного молчания Джейн заговорила вновь, в одночасье ставя его в тупик неожиданной странностью вопроса:
— Ты умеешь летать, Явик? У тебя ведь есть крылья, — Шепард даже не спрашивала — Шепард утверждала, и уголки рта Явика нервно дёрнулись от воспоминания о том, откуда она это знает.
— Умел когда-то, — тем не менее, пожал плечами он. — Но на войне не до этого.
— Почему?
— Крылья очень хорошо и быстро горят в огне, командор.
— Верно. Просто я подумала... Когда-нибудь, когда мы победим Жнецов, когда небо снова станет мирным... Когда-нибудь ты сможешь снова летать, Явик. И, может быть, мне даже повезёт это увидеть, — лицо Джейн внезапно озарила такая несвойственная ей мечтательная улыбка, что уже готовое сорваться с языка замечание Явика о неуместности подобных рассуждений так и осталось невысказанным, и протеанин лишь слегка кивнул:
— Когда-нибудь, командор. Когда-нибудь.
Кажется, Шепард вполне устроил даже такой ответ.
Глянув в опустевшую кофейную чашку, она вздохнула и поднялась, кажется, на самом деле собираясь уходить, как и обещала.
— Командор, подождите, — неожиданно остановил её Явик, что заставило их с Шепард тут же обменяться одинаково озадаченными взглядами, так что, наверное, даже они сами не поняли, кто из них удивлён сему факту больше. Однако, после секундной заминки, Явик всё же продолжил. — До вашего прихода я смотрел один из исторических фильмов о вашем цикле. И если вы всё равно не собираетесь спать... Может, вы присоединитесь ко мне?..

...В полумраке грузового отсека проектор инструментона высвечивал мелькающие кадры на тёмной стене. Кажется, это был уже четвёртый по счёту фильм, но расположившимся прямо на полу зрителям, похоже, не было до этого ни малейшего дела — слишком уж комфортным получилось их общее молчание, чтобы нарушать его хоть каким-либо случайным словом или жестом.
И слишком уж быстро наступило неожиданное утро.

Явик отчаянно моет руки под струёй прохладной воды, однако, оставив дверь чуть приоткрытой, чтобы по-прежнему хотя бы одним глазом видеть палату Шепард — благо, угол обзора позволяет.
И что вообще на него нашло?..
Безусловно, во всём виновато это ужасное место — он и в жизни не подумал бы, что ему будет не хватать «Нормандии» с его личным углом в грузовом отсеке и возможностью постоянно держать руки в воде, отгораживаясь от толстого слоя чужих эмоций и воспоминаний. Здесь же всего этого было настолько многократно больше, что даже у него не получалось без последствий справиться с этим диким наплывом чужой боли, страха, отчаянья... И надежды. А иначе, как объяснить себе собственную несдержанность?..
И что он вообще забыл в этом месте? В этой палате, в этой больнице, на этой планете, полной примитивных идиотов?..

Он возвращается в палату, вновь подходя к окну, и долго молчит, глядя в чистое мирное небо — зрелище, за всё это время так и не сумевшее стать для него привычным.
А потом заговаривает снова, так, будто этой паузы и не было вовсе:
— Знаешь, командор — здесь все чествуют тебя героиней, Спасительницей Галактики. А я вот считаю, что гордиться тебе прямо-таки нечем. Ведь ты была до того наивна и неосторожна, что даже не смогла уберечь себя в битве, стоило мне только на минуту отвернуться! Непростительная, преступная беспечность...

...Их челнок сбили почти что на взлёте — они не успели пролететь и двухсот метров, и это было неслыханной удачей, иначе они непременно разбились бы насмерть. Удачей было и то, что перед этим Явик успел вкатить себе двойную дозу панацелина — рука болеть не перестала, но кости вроде бы сошлись. Хотя бы на время. Примитивный цикл, примитивные лекарства...
Его протащило по вспаханному асфальту метров двадцать, несколько раз приложило головой о бетонные плиты, заново подломило руку, упрямо сжимавшую излучатель, так что было даже не ясно, от чего именно он потерял сознание. Да и некогда было разбираться. А когда он вновь пришёл в себя, ощущение было такое, будто он проспал ещё пятьдесят тысяч лет, и вряд ли пробуждение от взрывов и криков было приятнее, чем случившееся в прошлый раз внезапное прикосновение Шепард к его плечу и последовавший за этим шквал информации.
Шепард.
Сознание с трудом уцепляется за это слово, но этого становится достаточно, чтобы подняться. Это выходит у Явика не с первого раза, но всё же выходит.
Ему в очередной раз повезло — челнок разбился в отдалении от первой линии огня и у протеанина было в запасе несколько минут, чтобы прийти в себя прежде, чем он окунётся в полный криков, огня, стрельбы и взрывов ад.
Видимо, он провёл без сознания не так уж и много времени, потому как вокруг ничего не изменилось с тех пор, как он видел всё это в последний раз: всё также чертили по земле неисчислимые лучи Жнецов, всё также полнилось ими задымлённое небо, всё также прорывали оборону защитников толпы дохлых тварей, всё также маячил вдалеке серебристый луч, ведущий на Цитадель.
Явик вскинул излучатель, посылая небесам пугающий оскал усмешки.
Ненависть. Месть. Возмездие. Настало их время.
За минувшие полчаса он был ранен ещё дважды: разрывная пуля прошила бедро, по счастью пролетев насквозь и не взорвавшись в теле, рваная рана появилась на предплечье после рукопашной схватки с одной из Жнецовских тварей. Луч на Цитадель по-прежнему обманчиво близко сверкал в поле зрения серебристым светом, однако в такой сутолоке не могло идти и речи о том, чтобы пробиться к нему. Что, впрочем, вовсе не означало, что Явик не пытался. Потому что именно туда тянулся исчезающе слабый и почти неуловимый след присутствия Шепард.
Обычно вездесущее наличие на «Нормандии» следов командора, находимых им, куда бы он ни направлялся, иногда даже начинало неслабо бесить его. Сейчас же эта находка стала для него ярчайшим из лучей надежды.
Удалось ли ей попасть на Цитадель? Справилась ли она? Жива ли вообще?
Он и сам не понимал, что заставляет его прорываться дальше: состояние аффекта, очень высокий протеанский болевой порог или же граничащая с безумием решимость.
Твари всё не кончались, свист пуль и вой взрывов всё не утихал, всё больше раскалялся от непрерывной работы излучатель...
А потом внезапно всё вокруг затопила собой алая волна. И с ней пришла тишина.

— Если бы не я, эти примитивные олухи со всей вашей примитивной техникой так и не нашли бы тебя. Или нашли, когда было бы уже слишком поздно. Только я ощущал, что ты ещё где-то здесь, только я мог чувствовать тебя, как живую.

Явик замолкает и устало трёт обе пары глаз. Губы невольно жёстко дёргаются, когда вновь накатывает воспоминание о неисчислимых тоннах бетонных обломков — поди разбери, разрушенный ли это остов какого-то здания или же чудом не сгоревший в атмосфере крупный обломок самой Цитадели, рухнувший на землю после её разрушения — выяснять это было тогда слишком неважно. О собственных окровавленных руках, без устали отбрасывающих каменные плиты в стороны и адской ноющей боли в каждом мышечном волокне, о дикой ярости и почти безумной решимости, о больно бьющейся в виски мысли «Не может быть, не может, не может всё закончится вот так, когда мы уже победили, ты слышишь меня?! Не может!», и об исчезающе слабом, едва слышном сквозь толщу бетона звуке еле-еле ощутимо бьющегося сердца.
Звуке отчаянья и звуке надежды.

— Надеюсь, к тому времени, как ты очнёшься, они уже перестанут выпускать эту дрянную газетёнку, на первую страницу которой я по своему недосмотру умудрился попасть. Ты, кстати, тоже, но причина твоей оплошности была более уважительной — ты в это время была при смерти. И откуда только взялись эти идиоты с камерой там, где все должны были быть лишь с оружием? — Явик презрительно фыркает и вновь обращает взгляд к небу за окном. — Это совершенно нелепое фото, командор. На нём последний из протеан на руках выносит Спасительницу Галактики из руин разрушенного Лондона. По крайней мере, так они описали это в своей примитивной статье. В моём цикле плохих репортёров обычно выбрасывали в шлюз, разве в вашем — нет?..

Царапнув пальцами по оплавленной броне, Явик не сразу понимает, на что наткнулся. А осознав, начинает копать с троекратным рвением. Потому что звук сердца ещё слышен. Потому что жива.


Он замолкает, а когда заговаривает вновь, в его голосе не остаётся и следа раздражения.
— Они говорят, что ты можешь так и не очнуться. Оставаться в коме до конца своих дней, существовать как растение. Но не переживай. Если у меня появится хоть одна причина поверить в эти бредни, я лично отключу тебя от всех аппаратов жизнеобеспечения. И не благодари. Я знаю, что эта пародия на жизнь — не для тебя.
Горло сдавливает подкатившим тяжёлым комом, и это вновь заставляет Явика злиться. На сей раз — только на себя. Потому что на сей раз он знает причину.
Это было так глупо и нелепо — привязываться к кому-то, после того, как он потерял всех, кто был ему дорог, весь свой народ, всю свою жизнь — ещё пятьдесят тысяч лет назад.
Это было так глупо и нелепо — ведь он зарекался, он выстроил непробиваемые бетонные стены между собой и всем этим циклом.
Это было так глупо и нелепо — ведь он даже не планировал возвращаться живым из этой последней битвы... А пришлось. Потому что всё это в одночасье рухнуло из-за одной единственной человеческой женщины, которой потребовалось для этого всего лишь спасти мир.
И заставить жить его самого.
Хотя, тут уж и не знаешь, что по итогу оказалось сложнее...
— Так странно, командор. Умирать уже не хочется, но как и зачем жить — пока непонятно.
Он долго и молча смотрит на неё, щурит янтарные злые глаза и для того, чтобы заговорить снова, ему приходится сделать усилие и вновь отвернуться к окну.
— Вот что, командор: раз уж я вытащил тебя из-под развалин, то теперь ты мне кое-что должна. Услуга за услугу, — пришедшая идея, вдруг показавшаяся ему чрезвычайно удачной, даже на долю мгновения заставляет уголки его губ чуть вздёрнуться. — Мне нужно найти себе новое место в этом мире. Смириться с ним. Свыкнуться с самой мыслью о том, что войны больше нет. И учить меня этому будешь ты. Ты сможешь, я знаю. Слишком много вещей этого цикла заставляли меня глубоко заблуждаться, слишком во многом ошибся я сам, чтобы позволить себе ошибиться ещё и в этом. Слишком...
— Явик, когда закончишь с самобичеванием, подойди поближе, пожалуйста, — хриплый, слабый и еле слышный голос заставляет его вздрогнуть, будто раскат грома. — Перед глазами почему-то туман, а я хочу лучше видеть тебя.
Явик неверяще поворачивается, встречаясь взглядом с широко распахнутыми тёмными глазами Джейн, на фоне бледной кожи кажущимися и вовсе бездонными.
И молчит. Долго, кошмарно долгие секунды, отщёлкиваемые треклятыми невидимыми часами, он просто смотрит на неё немигающим взглядом янтарных глаз и молчит, не двигаясь с места — видимо, за предыдущий час он говорил так непривычно много, что сейчас не мог выдавить из себя больше ни слова, как бы ни хотел.
Кажется, Джейн требуется делать усилие даже для простого вдоха, и, видя его замешательство, она с шумом втягивает в себя воздух, чтобы заговорить снова:
— Я не расстаюсь с винтовкой, наверное, лет с тринадцати — отец научил стрелять, пока скитались по станциям, — её слабый голос то и дело срывается в хрип, но, видимо, этого недостаточно, чтобы остановить её. Боги, да даже Жнецов оказалось недостаточно, чего уж говорить о такой мелочи... — В Альянсе — с восемнадцати. Почти вся моя сознательная жизнь — война. Ты выбрал плохого учителя мирной жизни.
— Лучшего, что может предложить этот примитивный цикл, — наверное, это прозвучало резче, чем требовалось, и в воздухе вновь повисло молчание.
Джейн вновь со свистом втягивает воздух, собираясь сказать что-то ещё, но, видимо, сил на это у неё уже не хватает. И тогда она слабо, пустив на это все жалкие крохи своих сил, приподнимает руку, протягивая ему ладонь.
Четыре шага до её кровати, четыре шага, что он преодолевает за долю мгновения, успевая подхватить её тонкие холодные пальцы, сжать в своей руке — сильно, но осторожно, тут же накрывая сверху и второй ладонью в мгновенном иррациональном порыве — согреть.
В сознание тут же ткнётся единственный, даже ей самой не до конца оформленный вопрос: «Почему же ты...?»
В ответ он захочет вложить в её мысли образ: то, как долго ей ещё придётся восстанавливаться, выздоравливать, возможно, даже заново учиться ходить. То, как много ещё нужно будет сделать для возрождения опалённых войной планет, сколько всего воссоздать, найти потерянную «Нормандию», придумать, как починить ретрансляторы, в конце концов. То, что толпы обожателей не позволят ей уйти на покой — они будут ждать от неё новых свершений, новой помощи, новой ответственности — а как же иначе — она ведь героиня, Спасительница Галактики! А ещё то, что он будет рядом всё это время, шаг за шагом, протягивая руку и подставляя плечо, когда это будет нужно.
Это было бы слишком долго говорить, складывая единый поток сознания в неудобные слова, но внезапно ему кажется, что даже в мыслях этого будет слишком много.
А потом, посмотрев ей в глаза, он неожиданно ощутит то самое восхитительное, обжигающее своим чистым огненным сиянием чувство, что нежданно-негаданно открылось ему в ту их единственную ночь. Чувство, которое с тех же самых пор стало частью и его самого, хоть он так долго и отчаянно не желал этого признавать.
И вместо всего, что он собирался сказать, он вдруг ответит ей, даже не задумываясь:
«Потому что не хочу иначе».
А вслух же произнесёт и вовсе иное, иронически хмыкнув:
— Командор, я ведь уже как-то говорил, что вы больше нравитесь мне, когда молчите? — он медленно склоняется к её лицу — близко, ещё ближе, до тех пор, пока не начинает ощущать на своей коже её ещё слабое, но упоительно тёплое живое дыхание, и уголки его губ против воли вздрагивают в намёке на улыбку. Он чувствует, что она не сможет сама приподняться — ещё слишком слаба, и осторожно запускает руки ей под шею и затылок, поддерживая бережно, как величайшую на свете ценность. — Впрочем, я знаю, как...
Когда их губы соприкоснулись, договаривать уже не требовалось.

Отредактировано: Rogue_Godless.